Римское дело комиссара Сартори

— Конечно нет! И вы тоже сказали мне несколько часов тому назад, что Мэри Джойс существует и ее нельзя отождествлять с моей дочерью.

Комиссар устало кивнул, закуривая очередную сигарету. Потом повернулся к антиквару:

— Мне думается, что у вас есть письмо синьорины Джойс, правда?

— Конечно. Все. Три или четыре.

— Они написаны от руки?

— Нет, на машинке.

Комиссар поднял взгляд на бригадира, который ждал этого движения.

— Значит, опять вилами по воде, — с досадой заметил Сартори. — Но все равно вы отдадите их мне. На всякий случай.

— Хорошо, комиссар.

— А теперь вы можете идти, синьор Бегецци. Будьте внимательны с деньгами. В столице ночью опасно.

Старик вскочил с проворством юноши.

— О, конечно, конечно! Спасибо, комиссар. Спокойной ночи.

Корона проводил его к выходу.

Когда он вернулся, Сартори задавал вопросы:

— Синьор Соларис, вы отдаете себе отчет в том, что нарушили закон, войдя в эту комнату?

— Да. Но я должен был сделать это!

— Вы видели печать, которую полиция наложила по распоряжению магистрата?

— Видел.

— Что передал вам ваш приспешник, я имею в виду Радико?

— От вас ничего не скрыть! — прорычал командор. — Может, вы следите за мной?

— Благодарите еще, что я ограничился слежкой. А мог уже не раз арестовать вас — причин более чем достаточно. Отвечайте на мой вопрос.

— Он принес мне ключ от этой квартиры, — усталым голосом выдавил Соларис.

— Дубликат?

— Да.

Сартори несколько секунд пристально смотрел в лицо Соларису, затем спросил:

— Как вы вышли на след Мэри Джойс?

— Я рылся в бумагах моей дочери, — ответил командор, — и обнаружил несколько адресов. Один из них был адрес Мэри Джойс.

— И что вы сделали?

— Я стал следить за этим домом, убежденный, что увижу, когда приедет Марина. Но меня ждало разочарование.

Сартори потушил окурок в пепельнице.

— Командор, не знаю почему, но я чувствую, вы что-то утаиваете от меня. Я ошибаюсь?

— Я вам сказал все, что знаю, комиссар.

— Ну что ж, на сегодня, кажется, хватит. Поздно. Да, кстати! Что вы искали до прихода Бегецци?

— Что я мог искать? — возмутился командор. — Модильяни.

Сартори устало кивнул головой.

Еще улики

Соларис тихонько вышел, его шаги замерли в ночи, и опять на старый дом по улице Маргутта опустилась тишина.

— Идем? — предложил комиссар.

— Пора бы, — осмелел бригадир. — Но я же не взял ключ у командора.

— Обойдемся печатями.

— Много ли они теперь стоят.

Сартори огляделся вокруг, будто в поисках знака, который выведет его на путь решения. Гипотезы, догадки, надежды хаотично переплелись в его голове.

Он двинулся к двери, по пути подобрал несколько журналов и бросил их на столик. Затем попытался задвинуть ящики, выдвинутые Соларисом. Но они не задвигались — что-то мешало.

Комиссар опустился на колени, чтобы посмотреть под ящиками, буркнув: «Черт возьми!», протянул руку под ящики и вытащил сверток материи, перевязанный желтой лентой.

— Смотри-ка, что здесь! — обратился он к Короне. — Я не удивлюсь, если это Модильяни. Но там есть еще что-то.

Когда он разогнулся снова, в руках у него были две книги, несколько открыток и грязных листков бумаги.

— Это действительно Модильяни, — подтвердил Корона, который тем временем развернул сверток.

Сартори встал и пробежал глазами по листкам и открыткам, поднятым с пола. Пять открыток и три письма. Все написаны от руки и различными отправителями.

На всех — один и тот же адрес: «Мисс Мэри Джойс, улица Маргутта, 115, Рим». Одна открытка гласила: «Сокровище мое, как ты живешь? Жду не дождусь, когда вернусь. Целую, целую. Вероника». Стояла дата — второе сентября. Пришла из Савоны.

Вторая была с видом Лиона. Текст следующий: «Вдали от тебя все холодно и враждебно. Когда ты навестишь меня? Твоя Анна». Дата — двенадцатого июля этого года.

Третья открытка пришла из Стокгольма. «Дорогая, почему ты не пишешь? Я схожу с ума без известий от тебя. До скорого. Петра». По штемпелю было видно, что открытку отправили третьего октября. Текст на английском языке, как и в первой открытке.

Четвертая и пятая открытки — от одной и той же персоны, которая подписалась «Биба». На них стояли даты: пятое и двенадцатое октября. Посланы из Лондона. Оба текста — на английском языке. «С мыслью о тебе», — гласил один. «Надеюсь вернуться в Рим в декабре. Целую. Биба», — так звучал другой.

По мере прочтения открыток Сартори передавал их бригадиру, который знакомился с ними с живым интересом.

Комиссар перешел к письмам. Они были без конвертов, мятые и грязные. На первом листе — несколько строчек по-итальянски: «Дорогая моя милашка. Получила деньги и благодарна тебе. Я не ожидала так много. Несмотря на то, что знаю тебя, не могу удивляться твоей щедрости. Чувствую, у тебя трудности в семье, и это меня огорчает. Почему жизнь так несправедлива? Пошли к черту своего мужа. У счастья могут быть другие имена, более приятные. Не задерживай свои весточки. Ты не представляешь, как я мучаюсь вдали от тебя. Все мои ласки. Надя». Ни даты, ни обратного адреса.

Второе письмо было отмечено штемпелем Сан-Феличе Чирчео, двенадцатого октября. У комиссара забилось сердце, когда он увидел подпись: «Катя».