Ринг за колючей проволокой

Потянулась томительная ночь. Подпольщики держатся кучкой. Курят. Разговор не клеится. Собственно, и говорить-то не о чем!

Вдруг открывается дверь, и в барак входят двое: один в форме лагерного полицейского, другой в полосатой куртке с красным треугольником.

Андрей и его товарищи насторожились. Ни того, ни другого они не знали. Видели в первый раз. Что привело их в такой поздний час?

Полицейский подошел к Андрею и спросил:

– Ты знаешь этого человека?

Бурзенко отрицательно покачал головой:

– Нет, впервые вижу.

– Он шел к эсэсовцам, – полицейский понизил голос, – сообщить им, что у вас в бараке прячутся комитетчики, которых ищут. Он заглядывал в окно и даже видел, куда вы их спрятали.

Андрей растерялся. Кто этот узник в форме полицейского? Говорит на чистом русском языке. Но русский ли он? Не провокация ли это?

Бурзенко взглянул на товарищей. Те застыли на местах и с напряжением следили за его действиями, готовые по первому сигналу ринуться на полицаев.

Андрей поискал глазами Мищенко. Тот уже спешил к дверям. Он издали улыбнулся полицейскому. Бурзенко облегченно вздохнул: значит, свой.

Полицейский и Мищенко вышли из барака.

– Этот тип – шпион. Он выследил вас и направлялся к эсэсовцам. Я схватил его и под предлогом уточнения привел к вам. Он ничего не подозревает.

– Спасибо, Леонид, – Мищенко пожал ему руку.

– Не за что. Я выполняю приказ центра.

Уходя, Леонид посоветовал:

– Шпиона прикончи, а комитетчиков переведи в блок, где уже сделали обыск.

Предателя уничтожили. Усилили наблюдательные посты. Что же касается лидеров, то их не стали тревожить. Переводить их без ведома Кюнга в другой барак Мищенко не решился.

Андрей снова не спал до утра. Его мучили сомнения: успел шпион сказать еще кому-нибудь о тайне или нет?

Глава сорок четвертая

Солнечный апрельский день. От земли поднимается белый дымок, испарение. В воздухе стоит запах прелой прошлогодней листвы и свежесть первой зелени. Весна в полном разгаре. Почки на деревьях набухают и лопаются, протягивая к солнцу зеленые клейкие листочки – знамена жизни. Трава тонкими острыми пиками пробивает асфальт, протискивается между камней. Все живое стремится к теплу, к солнцу, все наполнено великой энергией жизни. И пятьдесят тысяч людей, заключенных в огромном мешке из бетона и колючей проволоки, хотят жить. Жить во что бы то ни стало! Свобода, о которой мечтали долгие годы, свобода, во имя которой отдавали жизни в гестаповских тюрьмах, которой бредили умирающие от голода и побоев, эта радостная и солнечная свобода, счастливая минута освобождения вдруг оказалась такой близкой, такой доступной! Она рядом. Она протягивает мученикам свои руки, раскрывает ласково объятия.

В сырых и полутемных бараках Бухенвальда впервые за многие годы мук и страданий узники говорили не о прошлом. Они говорили о будущем. Жили не воспоминаниями, а мечтами. Каждый мысленно устремлялся далеко вперед, в свободное завтра.

– А что, парни, наверное, войн больше не будет, – мечтательно сказал чех Владек. – Повесим Гитлера, уничтожим фашистских гадов, и на земле наступит мир. Светлый солнечный мир! Ведь это будет! Да!

Узники сидят в той половине барака, которая считается столовой, за грубо сколоченными столами. Завтрак давно съели, чашки убрали в шкаф. Но никто не встает со своего места.

– Нас отпугивали коммунизмом, Советами, – рассуждал вслух немец Курт Гарденг, белокурый, широколицый баварец, – засорили нам мозги разной пропагандой. «Коммунисты, – говорили нам, – хотят весь мир захватить! Мы, немцы, культурнейшая и просвещеннейшая нация, сумеем обуздать зарвавшихся коммунистов!»

– Еще бы! – ответил Андрей. – Теперь весь мир знает про фашистскую культуру. Миллионы людей на себе ее попробовали.

– Гитлер вас крепко напропагандировал, – вставил Сергей Кононов, пограничник, высокий и худой, – в первые дни никаких мы фрицев, немцев то есть, понять не могли. Сколько раз, бывало, перебьем офицеров и прочих командиров. Останутся одни солдаты. Мы к ним: «Братишки, свои, бей буржуев!» Даже по-немецки кричали им. Все думали, солдат это тоже подневольный, значит, по нашему пониманию, классовую сознательность проявить должен. Но только мы к ним с открытой душой, а они как жахнут из автоматов! Сколько добрых пограничников так зазря и погибло…

– Если останемся живы, клянусь тебе, Андрэ, что ни я, ни мои дети не станут воевать с Россией, – Курт решительно положил свою ладонь на кулак Андрея. – Никогда!

– Мы хорошо здесь узнали друг друга и много поняли, – чех Владек наложил свою ладонь сверху и вдруг объявил: – Приезжайте все в Прагу, ко мне в гости! И ты, Андрей, и ты, Курт!

Все переглянулись. Его неожиданное предложение, его искреннее приглашение делало мечту реальной, простой и выполнимой. От его приглашения повеяло душевным теплом, домашним уютом. Неужели это возможно? Неужели это не сказка, не сон?