Ринг за колючей проволокой

Утром, после завтрака, снова пришла делегация. Пленных построили. С короткой речью выступил комендант лагеря полковник Пистер. Потом мусульманин в чалме пропел молитву.

– Аминь! – закончил он и провел ладонями по лицу и бороде.

– Аминь! – нестройно повторили заключенные.

Немецкий офицер поднял руку.

– Прошу желающих вступить в «Туркестанский легион» подойти к столу.

Заключенные молчали. Желающих вступить под зеленое «знамя пророка» не оказалось. Офицер снова повторил призыв.

Но вот, расталкивая плечом людей, из рядов вышел первый доброволец. За ним еще четверо. Заключенные насторожились: неужели нашлись предатели? Каримов, взглянув на добровольцев, спрятал усмешку – все чужие. Подосланные. Среди них и тот негодяй, который вчера распространял фальшивку о Буроне.

Пятеро быстро подходят к столу, по очереди берут лист бумаги с текстом присяги на верность Гитлеру, громко читают текст и, поставив подпись, выстраиваются возле мусульманина.

– Следующий? – говорит немецкий офицер. – Кто следующий?

Колонна молчит. Проходит минута, вторая. Офицер нервничает. Он начинает вызывать заключенных по списку. Первым к столу вызван пожилой таджик. Ему прочитали текст «присяги» и сунули в руку автоматическую ручку.

– Поставьте подпись. Вот сюда.

Таджик вздохнул, посмотрел в упор на офицера и сказал:

– Извините, я неграмотный…

Мусульманин насупил брови, но тут же взял себя в руки. С добродушной улыбкой он прошелся вдоль молчаливого строя и остановился около Каримова.

– Эй, джигит, зеленое знамя пророка зовет тебя! Покажи пример этим воронам!

Каримов молчал, словно обращаются не к нему. Тогда подошел узбек в форме немецкого обер-лейтенанта. Он ткнул пальцем в грудь Каримова.

– Ты, земляк, прояви смелость!

Каримов презрительным взглядом смерил с ног до головы изменника и, наконец, громко и отчетливо произнес:

– Я вступать в легион не буду!

– Что-о?! Большевистская гадина!

Широко размахнувшись, предатель ударил ферганца в лицо. Из носа Каримова к подбородку поползла красная струйка крови. Немецкий офицер повернулся к солдатам и коротко бросил:

– Взять!

Ферганца тут же окружили автоматчики и повели к крематорию.

А узбек в форме обер-лейтенанта обратился к другому пленнику:

– Ты, надеюсь, более благоразумен?

– Я вступать в легион не буду, – последовал смелый ответ.

– А ты? – заорал изменник на следующего заключенного.

– Я вступать в легион не буду!

Офицер растерялся. Он посмотрел на коменданта, но тот нервно повернулся и пошел с площади.

Затея немцев с позором провалилась. Делегация вынуждена была удалиться. Пять провокаторов, втянув в плечи головы, словно побитые собаки, торопливо побежали за своими хозяевами. Узбеки, таджики, киргизы, казахи, туркмены единодушно отвергли гнусное предложение.

Но радость победы над врагом была недолгой.

Едва делегация «Туркестанского легиона» удалилась, как к заключенным рванулись взбешенные эсэсовцы. Ударами прикладов и дубинок они вымещали на беззащитных людях свою злобу. Избитых военнопленных погнали к двору крематория. Вскоре оттуда послышались автоматные и пулеметные очереди…

Всю ночь Андрей не смыкал глаз. За окном барака дымила черная труба крематория. Над нею колыхался венчик багрового пламени, озаряя все вокруг красноватым светом…

Андрей думал о гибели своего друга, и ему становилось жутко. Зловещий дым крематория, казалось, обволакивал весь мир. Кончится ли когда-нибудь этот кошмар? Свобода вдруг представилась Андрею призраком, несбыточной мечтой, а его собственная жизнь мелкой и ничтожной. И невыносимая тоска сковала волю боксера. Кому он нужен, кроме самого себя? И эта мышиная возня с боксом… Какая от нее польза? Кому она нужна? И стоит ли дальше жить, чтобы мучиться? Не покончить ли со всем этим, как некоторые? Один шаг – и ты на проволоке…

Глава тридцать третья

Предрассветные сумерки. Ревут динамики: дежурный эсэсовец сигналит подъем. Барак наполняется шумом. Просыпаются узники, звучат приказы форарбайтеров и капо. Стучат деревянные колодки. Андрей безучастно наблюдает за товарищами по неволе. У него тяжелая голова и тяжелое уставшее тело. Опять надевать вечно сырые деревянные колодки? Опять натягивать на себя грязную полосатую одежду? При одном воспоминании боксер морщится. Будь что будет…

Впервые за годы неволи Бурзенко не поднялся вместе с другими, не побежал, ежась от холода, в умывальню, не встал в очередь за кружкой эрзац-кофе и крошечной пайкой суррогатного хлеба… Будь что будет… Апатия охватила боксера, безразличие сковало волю.

Друзья встревожились. Позвали старосту блока. Но Андрей прогнал и Бунцоля, незаслуженно обругав его.

А когда колонны заключенных ушли на работы, в блок явился лагершутце чех Владислав.

– Сорок тысяч девятьсот двадцать второй?

Андрей даже не пошевелился.

– Сорок тысяч девятьсот двадцать второй, встать! – заорал полицейский.

Бурзенко нехотя слез с нар.

– Сорок тысяч девятьсот двадцать второй вызывается в канцелярию.

Адрей обул деревянные башмаки и, чертыхаясь, поплелся к выходу. Ему было безразлично, куда и зачем его ведут.