Ринг за колючей проволокой

– А что, парни, наверное, войн больше не будет, – мечтательно сказал чех Владек. – Повесим Гитлера, уничтожим фашистских гадов – и на земле наступит мир. Ведь это будет! Да!

Узники сидят в той половине барака, которая считается столовой, за грубо сколоченными столами. Завтрак давно съели, чашки убрали в шкаф. Но никто не встает со своего места.

– Нас отпугивали коммунизмом, Советами, – рассуждал Курт Гарденг, белокурый, широколицый баварец, – засорили нам мозги пропагандой: «Коммунисты хотят захватить весь мир! Мы, немцы, культурнейшая и просвещеннейшая нация, сумеем обуздать зарвавшихся коммунистов!»

– Еще бы! – заметил Андрей. – Теперь весь мир знает про фашистскую «культуру». Миллионы людей на своей шкуре ее попробовали.

– Гитлер вас крепко напропагандировал, – вставил Сергей Кононов, пограничник, высокий и худой, – в первые дни войны никак мы фрицев, немцев, то есть, понять не могли. Сколько раз, бывало, перебьем офицеров и кричим солдатам по-немецки: «Братишки, бей буржуев!» Думали: солдат – человек подневольный. Когда нет офицеров, он классовую сознательность проявить должен. Мы только к ним с открытой душой, а они – как жахнут из автоматов! Сколько добрых пограничников так зазря и погибло…

– Если останемся живы, клянусь тебе, Андрэ, что ни я, ни мои дети не станут воевать с Россией, – Курт решительно положил свою ладонь на кулак Андрея. – Никогда!

– Мы хорошо здесь узнали друг друга и много поняли, – сказал Владек и, улыбаясь, предложил: – Приезжайте все в Прагу ко мне в гости! И ты, Андрей, и ты, Курт!

– Нет, нет! – энергично жестикулируя, вскочил Курт. – Сначала к нам, в Берлин! Так будет справедливо. Вы узнали о немцах пока самое плохое. Но мы сделаем все, чтоб показать вам и самое хорошее. Я не успокоюсь, пока каждый из вас здесь, в концлагере, за этим столом, не даст мне свое твердое обещание!

Эта дружеская беседа была прервана голосом дежурного эсэсовца:

– Всем старостам бараков немедленно явиться к воротам.

Через несколько минут семьдесят блоковых выстроились перед канцелярией. Вышел лагерфюрер Шуберт:

– По распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера лагерь надлежит эвакуировать в Дахау. К двенадцати часам заключенным выстроиться на площади с личными вещами. До Веймара все пойдут пешком, а там погрузятся в вагоны. Идите, готовьте свои бараки. Вы должны быть благодарны! Это ваше счастье, что лагерь эвакуируется!

Черная тень смерти нависла над Бухенвальдом. Интернациональный антифашистский центр единодушно вынес решение: на площадь не выходить.

Напрасно гремели репродукторы. В намеченное комендантом время на площадь никто не вышел. Было ясно: нацисты хотят собрать всех в одну колонну, вывести из лагеря и уничтожить.

Еще и еще раз передавался приказ коменданта. Но ему никто не повиновался. В Бухенвальде стояла гробовая тишина. Казалось, лагерь пуст.

Андрей шагал по блоку и напряженно думал. Как же так? Почему подпольный центр ничего не предпринимает? Почему не раздают оружие? Почему не дают сигнала о восстании? Чего ждать?

– В лагере эсэсовцы! Мотоциклисты! – сообщили наблюдатели.

И как бы в подтверждение этих слов раздались автоматные очереди. Видимо, нацисты решили оружием заставить узников подчиниться приказу коменданта.

Мищенко закрыл дверь:

– Тащи стол к дверям! Баррикадируй!

У входа в блок быстро выросла гора различных предметов. Войти через двери стало невозможным.

Из других бараков слышались вопли узников, шум мотоциклетных моторов, грохот автоматов.

В лагерь вошли все блокфюреры, более восьмисот эсэсовцов и толпа фольксдойчей – немецких ополченцев. Пьяные, вооруженные до зубов, они стали выгонять узников на площадь. Группа гитлеровцев подошла к 49-му бараку – большому двухэтажному каменному зданию. Окружив барак, эсэсовцы дали несколько очередей из автоматов по окнам и крыше. Часть пуль, отскочив рикошетом от стен, кого-то ранила, кого-то убила. В бараке поднялась паника. Заключенные – их было около восьмисот – ринулись к выходу, к узкой наружной лестнице. Началась давка. На лестнице образовался поток из живых тел, который катился вниз. В дверях возникла пробка. Лестница не имела перил. Люди срывались, летели вниз, разбиваясь насмерть.

Обезумевшие от страха узники с перекошенными лицами бегут на главную площадь. Паника охватила лагерь. Над Бухенвальдом стояли вопли, стоны, стрельба.

Нацисты сунулись и в сорок второй блок. Дверь содрогалась под ударами прикладов, но не открывалась. Лезть в окна эсэсовцы не отважились.

– Андрей! – Мищенко рванул Бурзенко за руку. – Ложись!

Едва боксер бросился на пол, как автоматная очередь прошила пулями нары, возле которых он стоял. Бурзенко с благодарностью посмотрел на товарища. Эсэсовцы дали несколько очередей по окнам. Зазвенели стекла.

В разбитые окна полезли немецкие ополченцы. У них на рукавах белые отличительные повязки. Не успели узники оглянуться, как в блок ворвалось не менее сорока фольксдойчей. Они с дикими ругательствами ринулись избивать заключенных.