Ринг за колючей проволокой

Четвертые сутки пути, четвертые сутки мучений. Днем – жара и духота, а ночью – дрожащий свет осветительных ракет, топот кованых сапог по железной крыше, стрельба из автоматов. И при каждом выстреле люди вздрагивали, прислушивались. Что там?

Усману стало совсем плохо. Андрей делал все, что мог, чтобы облегчить страдания друга. Вот и сейчас он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, слез с нар и осторожно взял на руки вялое тело Усмана. Переступая через людей, лежащих на полу, он нес его к двери.

– Ты что? Опять свой воздух отдаешь? – узколицый солдат с крючковатым носом в изумлении покачал головой. – Ай-яй-яй… Себя береги, а этот уже… долго не протянет…

Андрей так посмотрел на солдата, что тот сразу прикусил язык.

Иван Иванович помог Андрею получше устроить Усмана возле двери. Туркмен не мог сидеть, валился на бок. Андрею пришлось взять его правой рукой под мышки, а свободной левой вплотную прислонить голову Усмана к щели. Тот очнулся, пришел в себя. Слабой рукой обнял Андрея за шею – так удобнее сидеть.

– Спасибо… – повторял он, – сог бол…

Поезд вдруг начал тормозить. При каждом толчке голова туркмена ударялась о дверь. Бурзенко просунул свою ладонь между щекой товарища и нагретыми досками двери, смягчая удары. После нескольких толчков эшелон остановился. В наступившей тишине раздались резкие команды конвоиров. Затем все стихло.

В вагоне напряженное молчание.

Проходит час, второй.

С нар поднимается Пельцер и негромко предлагает:

– Споем, что ли?

Ему никто не отвечает.

Со стороны паровоза послышались позвякиванье кованых каблуков по асфальту, отрывистые слова на немецком языке.

– Идут!

Все разом повернулись к Пельцеру:

– Переводи…

Старик долго прислушивался, прислонив ухо к дверной щели, и сообщил:

– Будут выгружать.

В дальнем углу кто-то ахнул. Матрос встал.

– Причалили…

Медленно тянулось время. Каждая минута казалась вечностью. Потом снова прозвучали команды, был слышан лязг открывающихся дверей, глухие удары, крики…

– Ну, товарищи, – сказал Иван Иванович, – готовьтесь знакомиться с заграницей. Помните, вы – советские люди. Высоко несите это звание!

Щелкнул замок, и с грохотом распахнулась дверь. В лица ударил сноп солнечного света. Яркой голубизной сияло небо. От пьянящей свежести воздуха закружилась голова…

– Выходи!

На товарную площадку высыпали заключенные.

Андрей, придерживая Усмана, осторожно вышел из вагона.

Как приятно стоять на земле! Стоять, ощущая теплую твердь, ходить, бегать, вдыхать полной грудью свежий воздух.

Жмурясь от солнца, Бурзенко осмотрелся. Справа он увидел серое вокзальное здание. Прямо в зелени садов поблескивали красной черепицей островерхие крыши домов. Слева тянулись массивные каменные склады. А вокруг, опоясывая город, возвышались горы. Они были темно-зелеными. Покатые вершины их, покрытые хвойным лесом, казались Андрею похожими на спины дикобразов.

«Все чужое, незнакомое. Вот она, Германия, – подумал Андрей, – здесь родились и выросли те, кто с огнем и смертью пришел в нашу страну. Вот она, родина извергов, логово врага!»

Заключенных выстроили. Пересчитали.

Немецкий офицер, гладко выбритый, розовый, в чистом сером мундире, чертыхнулся и полез в вагон. Но сейчас же выскочил назад, зажимая нос платком.

– Русишие швайн! – выругался он и приказал вынести трупы.

Рыжий ефрейтор с квадратным подбородком подошел к заключенным и ткнул автоматом матроса и Сашку:

– Шнель!

Костя и Сашка осторожно вынесли трупы. Офицер велел поставить их на ноги и поддерживать. Потом снова пересчитал заключенных и, довольный, хмыкнул – все на месте.

Пришли специально оборудованные для перевозки заключенных машины, с тупыми носами и высокими железными бортами, с входом через кабину шофера.

Началась посадка. Фашисты, подталкивая прикладами, торопили. Мертвых и тех, кто самостоятельно не мог влезть в машину, офицер приказал вбросить в железный кузов одного из грузовиков.

Бурзенко держал Усмана на руках. Но отнести товарища ему не дали. Подошел офицер.

– Это мой брат, – начал объяснять Андрей, – он болен. Разрешите…

Но офицер не стал слушать. Привычным движением он выхватил из-за лакированного голенища гибкий хлыст. Взмах руки – и на лице боксера легла багровая полоса. В ту же секунду к Андрею подскочили два солдата. От них разило винным перегаром. Солдаты грубо вырвали у него Усмана. Смеясь, схватили за руки и ноги умирающего туркмена, раскачали легкое тело и перебросили через борт автомашины. «Звери!» – хотелось крикнуть Андрею.

Снова послышались команды. Машины заурчали и одна за другой тронулись в путь.

В железном кузове теснота. Заключенные сидят на корточках, плотно прижавшись друг к другу. Куда везут – никто не знает. Высокие борта не позволяют смотреть по сторонам. Чистое безоблачное небо слепит глаза. Андрей ничего не слышит. И в бессильной злобе кусает губы: «Сволочи! Человек еще жив… Эх, Усман…»

Автомобили, покачиваясь на рессорах, карабкаются втору. На поворотах или спусках заключенным удается увидеть вершину горы, поросшую ярко-зелеными хвойными деревьями, клочки полей.

Примерно через полчаса машины остановились: