Ринг за колючей проволокой

– Пришвартовались, – сказал Костя.

– И это неплохо, – заметил Сашка Пековский. – Может быть, сегодня еще покормят.

– Выходи! Шнель!

Первое, что увидели узники, когда их высадили, был высокий памятник. На цементном пьедестале возвышалась бесформенная глыба горного камня. На камне высечена надпись.

– «Сооружено в 1934 году. Хайль Гитлер!» – вслух прочел Пельцер.

Узников согнали в колонну. Трупы сложили отдельно. Как ни умолял Андрей, охранники не разрешили ему взять Усмана.

От памятника дорога поднималась вверх, в гору. По обе стороны в зелени садов темнели кирпичные дома с длинными узкими окнами и острыми крышами. Впереди, почти у самой вершины, словно большие коробки, возвышались казармы. Рядом с ними был виден гараж и солдатская кухня. Ее узнали по ароматному запаху. Сашка потянул носом и определил:

– Жаркое. И со свининой. Готов поспорить. – Но охотников заключать пари не нашлось.

Четко отбивая шаг подковами сапог, подошел взвод солдат. Сытые, мордастые. Костя толкнул локтем Андрея: держи ухо востро – эсэсовцы! Многие из них вели на длинных кожаных поводках серых овчарок. Псы рвались к измученным людям, угрожающе рычали. «С такой сразу не справишься», – подумал Андрей.

Эсэсовцы стали перестраивать пленных, разбивать на отдельные группы. Многие не понимали приказаний. Солдаты разъясняли им ударами дубинок по голове, плечам. Иван Иванович в группу Андрея не попал.

Заключенных колонной по пять человек в ряд повели к лагерю широкой мощенной белым камнем дорогой, обсаженной деревьями. Впереди темнел какой-то странный бугор. Когда подошли ближе, у Андрея мурашки побежали по спине: это была огромная, величиною с трехэтажный дом, куча стоптанных деревянных башмаков, ботинок, женских туфель. Узники притихли. Каждый понял, что обувь принадлежала тем, кого уже нет в живых.

Дорога уперлась в большую арку, облицованную черным и розовым мрамором. Андрей рассмотрел на арке каменное изображение совы: герб Бухенвальда. Чуть ниже виднелась надпись. Андрей незаметно толкнул старого одессита:

– Переведи.

Пельцер поднял голову и тихо прочел:

– «Прав ты или не прав, для нашего государства это не играет никакой роли. Гиммлер».

Узники переглянулись.

– Вот он – их «новый порядок», – Андрей зло усмехнулся.

– Тише, – Костя дернул боксера за рукав, – не ершись, а то тебя на крючок словят.

Арку с двух сторон подпирали приземистые кирпичные здания с черепичными крышами. У того, что слева, – маленькие окошки, охваченные когтями решеток. Все поняли – карцер. У здания справа – высокие окна. Видимо, канцелярия. Над аркой, соединяя здания, возвышалась квадратная двухэтажная башня. В ее нижнем этаже из окон выглядывали тупые морды спаренных пулеметов и скорострельная пушка. На втором этаже – большие часы. Башня увенчана конусной крышей, над которой торчал шпиль. На нем лениво колыхалось эсэсовское знамя со свастикой. Что еще увидал Андрей? То, что и в других концлагерях: ряды железобетонных мачт, между которыми натянута густая сетка из колючей проволоки; высокие сторожевые башни; контрольные полосы, усыпанные желтым песком; блиндажи, и снова колючая проволока.

Последовала команда снять шапки:

– Мютцен ап!

В тот же момент эсэсовский офицер ударом хлыста сбил шапку у переднего заключенного. Андрей и другие узники сорвали свои головные уборы. Офицер, оскалив желтые редкие зубы, потряс хлыстом:

– Это есть мой переводчик!

Усталые и голодные люди подтянулись, подравнялись.

Пельцер на секунду замедлил шаги и прочел надпись на железной решетке:

– «Эдэм дас зайне» («Каждому свое»).

Андрей понимал, что хотели сказать фашисты этим изречением: они, высшая раса, должны управлять миром, а все остальные люди являются низшей расой. Им – вечное рабство, пожизненная каторга, смерть за колючей проволокой…

На небольшое крыльцо лагерной канцелярии вышли трое: лагерфюрер капитан СС Макс Шуберт, начальник конвоя Фишер и Кушнир-Кушнарев. Узники притихли.

Лагерфюрер Макс Шуберт улыбнулся, снял форменную фуражку с высокой тульей и белым платочком вытер вспотевшую лысину. Она заблестела на солнце. И Андрей про себя отметил, что лысая голова капитана СС, как ранняя ферганская дыня – кандаляк, – желтая и маленькая. У второго звероподобного офицера – длинные руки и низкий лоб. Волосы, казалось, начинали расти от густых бровей. Такому попадись – живым не выпустит, решил Бурзенко. Третий, тот, что в полосатой робе каторжанина, располагал к себе. В нем, в этом старике, Андрей увидел что-то знакомое, русское. Он, обнажив в улыбке крупные зубы, пошел к заключенным. Лицо его, то ли полное, то ли опухшее, очевидно, хранило следы недосыпаний. Андрею, когда он внимательно присмотрелся, не понравились запавшие маленькие глаза с пытливым, холодным взглядом. Они никак не вязались с добродушной улыбкой, приклеенной к широкому рту. И этими глазами, словно руками, старик быстро ощупывал каждого узника, словно силясь угадать самое сокровенное, влезть в душу.