Рис

– Не болят, – У Лун, плюхнувшись в кресло, крутнулся один раз, другой и ткнул пальцем в витрину. – Я зубы хочу поменять. Мои вынь, эти вставь.

– Но они… все здоровые, – глянув в распахнутый рот, врач пришел в изумленье. – Зачем же достойнейший Лун хочет вырвать «здоровых зубов полный рот»?

– Потому что хочу золотые, – У Л ун, утомленный его болтовней, завертелся на кресле. – Меняй, и быстрее. Боишься, что денег не хватит? Тогда за работу!

– Как... все зубы рвать? – врач кружил возле кресла, пытаясь понять по лицу, что доподлинно хочет его пациент.

Тон ответа был решительным:

– Все вырывай!

– Но на золото прямо сейчас заменить невозможно. Как старые вырву, полмесяца ждать. Это самое малое.

– Долго, – У Л ун призадумался и с нетерпением хлопнул в ладоши. – Пять дней тебе дам. Начинай!

– Нестерпимая боль, – озадаченный врач разбирал инструменты.

– Могу обезболить, но вряд ли поможет. Смотрите, – он взял со стола молоточек. – Вот этим я выбью все зубы. Один за другим. Я боюсь, досточтимый не выдержит.

– Ты, мать твою, плохо знаешь У Л ун’а, – сомкнув правый глаз, тот с насмешливо стиснутым ртом растянулся на кресле. – За всю свою жизнь я какой только боли не ведал. Ни звука не выдавлю. Если хоть пикну, получишь вдвойне. Без обмана. У Л ун держит слово.

Пара подручных – дантист провозился с зубами изрядное время – скучали за дверью. Внутри не смолкали глухие удары и звон инструментов – врач выбивал каждый зуб молотком и стальною стамеской – но ни единого стона они не услышали.

Рот наполняла кровавая жижа. Душа и всё тело парили над морем страданий. Оно покрывало селение Кленов и Ив: уносило волной жалкий колос созревшего риса, толпился у кромки воды жалкий люд – потерявшие весь урожай безнадежно стенавшие односельчане. Он видел себя – босоногого, с трепаным свертком на тощей спине обреченно месившего грязь беспросветной дороги бездомных. Снова и снова я вижу лишь мертвую плоть незнакомцев: труп мужика, околевшего возле железной дороги; синюшное тельце ребенка, лежащее в куче зерна. Почему я не вижу своих домочадцев, родных и детей? Я не знаю.

Мутная капля нечаянно выкатилась из-под сомкнутых век. У Л ун попытался ее оттереть, но запястья его были стянуты.

– Больно? Я говорил, будет больно, – прервал свое дело встревоженный врач.

У Лун т олько мотнул головой и, сглотнув полный рот вязкой жижи, насилу исторг из сведенного горла невнятное:

– Жалко.

Уже через несколько дней У Л ун, стоя у зеркала, нежно поглаживал новые зубы. Его желтоватое, цвета топленого воска лицо на глазах наливалось здоровым румянцем.

– Теперь я доволен, – сказал он зубному врачу. – Когда-то среди деревенских полей я мечтал о таких вот зубах.

На улице снова накрапывал дождь. Двое крепких подручных раскрыли клеенчатый зонт, приподняв его над головою У Л ун’а.

– Смекнёте, зачем я здоровые зубы сменил? – врач велел ему не открывать больше рта, но У Л ун’у хотелось болтать. – Никогда не любил «слепить людям глаза». Так скаж ите, зачем же я деньги на зубы истратил?

Державшие зонтик громилы растерянно переглянулись – для них побужденья У Л ун’а всегда оставались загадкой – и предпочли промолчать.

– Очень просто: я прежде был бедным, меня человеком никто не считал. Но теперь, лишь открою свой рот с золотыми зубами, и всем будет ясно: У Л ун – человек!

Их нагнал зубной врач, протянувший У Л ун’у бумажный кулек:

– Я обязан отдать. Настоящие зубы. В них семя и кровь Ваших предков.

У Л ун, раскрыв сверток, увидел в нем пригоршню белых, в кровавых подтеках зубов. И это мои настоящие зубы? Что в них настоящего? Взяв один зуб, У Л ун долго смотрел на него и вдруг выбросил в сторону. Прочь! Эти зубы жевали мякину и отруби, лютой зимою стучали от холода.

– Все убирайтесь к чертям! – У Лун, вскрикнув как малый ребенок, швырнул сверток в мусорный бак.

В этот день на раскисшей от сырости улице было немного прохожих. Никто не заметил блестящие, странного вида вещицы, рассыпанные на размокшей земле. Это зубы У Л ун’а белели меж мусорным баком и сточной канавой.

То моросящий, то вновь проливной, дождь стихал и опять лил стеною. Сквозь влажную дымку, сквозь «сети дождя» пробивались, кропя теплой россыпью солнечных зайчиков камни брусчатки, лучи никогда не тонувшего в тучах светила. Отмытая вешним дождем мостовая мерцала холодным агатовым блеском.

Ми Ш эн’у был в тягость дождливый сезон. «Буйно росший» под ст енами мох, будто бы поднимался по левой, увечной ноге, покрывая угрюмое сердце. Хромая, Ми Ш эн вошел с улицы в залу, поплелся на внутренний двор...

– Вот зараза! – в гостиной играли в мацз ян [9], и Ци Юнь как всегда «обвиняла людей и роптала на Небо».

– Да что же за кости мне п од руку лезут? – сегодня Ци Юнь проклинала свою неудачу. – За что ни возьмусь, лишь расстройство. От Неба такая судьба. Ну вас к черту с дурацким мацз яном.

– Ми Ш эн, денег дай! – закричала ему из гостиной супруга.

В мацз ян Сюэ Ц яо играть не умела и делала ставки на пару с Ци Юнь:

– Я совсем проигралась.