Риша решает!

Сверлим друг друга взглядами. Воздух становится вязким и плотным. Идиот. Ну какой же Стас идиот. И я дура, потому что скучала даже по этой его черте, но нельзя давать слабину. Я себе этого не прощу.

– Комнату нужно проветрить, а постельное белье сменить, – объясняю я, усилием воли контролируя раздражение.

– Ладно. – Стас дергает желваками. – Я сам.

Он поднимается, и я тоже встаю. Между нами так и трещит наэлектризованная недосказанность. Стас делает пару шагов и вдруг прижимает пальцы к виску, зажмурившись. Рефлекторно хватаю его за плечо, едва не обжегшись, и заглядываю в лицо.

– Эй, ты как? – Мой голос кажется чужим и неестественно нежным.

– Нормально, – хрипит он, опуская руку. – Просто голова закружилась от твоей близости.

– Перестань… перестань флиртовать со мной.

– Ты же знаешь, это выше моих сил.

Стас смотрит на мои губы, а затем поднимается к глазам. Замечаю, как вздымается его грудь, и неосознанно тянусь к нему чуть ближе. Мне хочется накричать на него, ударить, толкнуть. Сделать то, что всегда получалось у меня легко и просто, но я не могу. Как и тогда, в танцевальном классе, меня опутывает телесный и эмоциональный паралич. Я не могу от него защититься, перестаю чувствовать себя собой.

– Ты… ужасно воняешь, – говорю я, театрально поморщившись. На самом деле никаких неприятных запахов нет, но это единственный щит, что удается поднять.

– Прости, – говорит Стас и медленно направляется к шкафу-купе, достающему до потолка. – Наверное, и правда стоит помыться.

– Только не делай воду слишком холодной или слишком горячей.

– Слушаюсь и повинуюсь.

Стас отодвигает дверцу из матового стекла и берет с одной из полок стопку одежды, а я рассматриваю его обнаженную спину, блестящую от испарины. Нет, ну это незаконно. Он словно маслом намазался. Культурист несчастный.

– Где чистое постельное белье? – спрашиваю я, отворачиваясь.

– Риша, не надо, я сам все сделаю. Ты можешь идти. Правда. Не хочу, чтобы ты тоже заболела.

– Разве я об этом спросила?

– Риша… – Его голос испепелен, но все еще пробирает до нутра. – Почему ты вообще пришла?

– Потому что хочу выступить в субботу, – лгу я.

– И все?

– И все.

Стас молча выходит из комнаты, а я шагаю к окну, чтобы впустить свежий воздух. Делаю вдох. Еще один. Напоминаю себе, что все правильно. Напоминаю, что это мой выбор, и я не дам каким-то дурацким чувствам диктовать мне, что делать. Они еще ни разу не были на моей стороне.

Нахожу чистый комплект постельного белья на верхней полке шкафа рядом с полотенцами и перестилаю кровать. Раскладываю лекарства на этажерке и замечаю на нижней полке перекидной блокнот с железными кольцами, из которого торчит ручка. Неплохо бы оставить близнецам инструкции по лечению, потому что второй такой подвиг я не перенесу. Беру блокнот и раскрываю его, размашистые каракули на белом листе складываются в подобие слов. Дыхание замирает в груди, ноги не держат, и я опускаюсь на край кровати. Стас правда писал речь и, похоже, действительно в горячке. Так много извинений и разрозненных объяснений, столько зачеркнутых фраз и, наоборот, – слов, которые были обведены не один раз.

Это похоже на бред. На шум тысячи голосов в голове, которые пытаются перекричать друг друга, но говорят об одном и том же. Закрываю блокнот и убираю его на место. Скелет принятых решений трещит, пугая меня до чертиков. Это все неправда. Глупость. Пшик. Еще пару дней, и от чувств не останется и следа. Мы заживем, как раньше. Все будет хорошо.

Взгляд падает на рюкзак, лежащий на полу у кровати. Первая внятная мысль – пора валить. Вторая – нужно закончить начатое, раз уж я здесь. В конце концов, нельзя забывать только из-за болезни, что проверка Стаса причинила мне боль. Тянусь рукой и хватаю рюкзак, открываю большой карман и достаю упаковку шприцов и коробку ампул. Зуб за зуб. Страдания за страдания. Мы будем квиты, и это поможет поставить точку.

Стас возвращается в комнату, когда я с особым усердием выстукиваю из шприца воздух, щелкая ногтем по пластиковой стенке.

– Я надеялся, ты пошутила, – говорит он с нескрываемым ужасом.

– Не-а. – Я прищуриваюсь, чтобы проверить, выгнала ли все пузырьки.

– Сжалься, Риша Мариновна. Давай я просто штаны сниму, и мы обойдемся без иголок.

– Разве ты не хочешь, чтобы я тебя простила?

Он сжимает зубы и решительно подходит к кровати, в глазах за пеленой усталости даже появляется озорной блеск, но как только они цепляются за шприц в моей руке – все исчезает.

– Это как комариный укус. Раз – и все, – елейным тоном говорю я. – Не такая уж и большая плата за твой косяк.

– И ты правда меня простишь?

– Хочешь, на крови поклянусь?

– На моей?

– Ну разумеется.

Стас вздыхает, все еще с недоверием глядя на шприц, и ложится на живот. Подхожу ближе и присаживаюсь на край кровати. Хватаюсь за резинку спортивных штанов, приспуская их, и слышу мученический стон. А еще сильным полом притворяется. Боится какой-то маленькой иголочки.

– Риша, ты вообще умеешь делать уколы? – бурчит Стас, вжимая лицо в подушку.

– Сейчас узнаем, – отвечаю я, протирая верхнюю часть оголенной ягодицы спиртовой салфеткой.