Ришелье

Заседания совета проходили согласно строгому протоколу. Король во главе стола в кресле, а министры сидели на складных табуретах в соответствии со строгим порядком старшинства. Главные министры сидели ближе к королю, остальные — в соответствии с датой введения в совет. Ришелье как кардинал представлял в этом смысле проблему. Будучи новым членом, должен ли он сидеть на самом удаленном от короля месте, или иметь преимущество по сравнению со светскими членами? Коннетабль Ледигьер решительно возражал против того, чтобы Ришелье сидел перед ним. Но юристы нашли доказательства, что с пятнадцатого столетия кардиналы всегда имели преимущество перед мирянами. Таким образом, Ришелье было позволено сидеть к королю ближе, чем канцлеру или коннетаблю. Это не прибавило ему популярности.

Когда Ришелье вошел в совет, премьер-министром был ла Вьёвиль, министр финансов с января 1623 года. Он был достаточно квалифицированным для такой должности, но ему не хватало прочной властной опоры среди центрального правительства. Он вошел в союз с д’Алигром, хранителем печати, и, что еще важнее, с королевой-матерью. Но ценой, которою ему пришлось заплатить за поддержку Марии, было введение в совет Ришелье. С этого времени он находился под угрозой заключения союза Ришелье с д’Алигром. Однако ла Вьёвиль сам явился причиной своего падения. Как отметил позднее Ришелье, министр был «похож на пьяницу, который не мог сделать и шагу, не споткнувшись». Своей политикой сокращения финансовых расходов он приобрел много врагов и умудрился оттолкнуть от себя одновременно и короля, и королеву-мать, и Гастона Орлеанского. Приняв на себя слишком много властных полномочий и наделав ошибок во внешней политике, он стал мишенью резких нападок Фанкана, сподвижника Ришелье. 12 августа 1624 года ла Вьёвилю предложили уйти в отставку, но король предпочел арестовать его. На следующий день Ришелье был назначен премьер-министром.

Премьер-министр и король

В качестве премьер-министра Ришелье имел неограниченные полномочия. Он давал подробные инструкции послам, военачальникам и губернаторам провинций, вел обширную переписку с епископами, дворянами, чиновниками и интендантами. В июне 1626 года он был освобожден от разбора частных жалоб, так что смог сосредоточиться на действительно важных для государства делах. В Государственном совете его голос был решающим. Он доводил до короля или регента мнения министров. После 1630 года старался заниматься главным образом внешними делами, оставляя внутренние другим. Он не присутствовал на малых советах, но всегда был в курсе благодаря сообщениям канцлера. Ришелье не разбирался в финансовых делах и предоставлял решение специалистам, но тем не менее требовал пересмотра финансовой политики.

Он был не первым премьер-министром и не мог быть последним. Как кардинал имел большое преимущество по сравнению со своими светскими предшественниками, Кончини и Люинем. За ним стояла церковь, которая не могла терпеть нападки на своего главного представителя в совете. Но это не спасло бы Ришелье, если бы король почему-либо отвернулся от него. У Людовика, как мы видели, были серьезные причины не допускать Ришелье на первое место в своем совете. Но под нажимом матери он изменил свое мнение, а вскоре и оценил выдающиеся качества кардинала.

Людовик был сознательным монархом, он чувствовал себя наместником Бога на земле с ответственностью за своих подданных. В то же время он понимал, что не может править единолично: ему нужен был тот, на кого он мог переложить часть все возрастающих обременительных забот правительства и давать указания. Ришелье квалифицированно и надежно принял на себя все задачи. Он никогда не обольщался властью до такой степени, чтобы не помнить, что он есть и всегда будет вторым после короля в управлении страной. Он осторожно объяснял королю свою политику, давая ему возможность думать, что принятые им решения были его собственными. Такт кардинала принес свои плоды: король стал его другом. В 1626 году кардинал, находясь под сильным давлением, попросил об отставке. Людовик заставил его изменить свое решение: «Слава Богу, все идет хорошо, — писал он, — поскольку вы в совете. Мое доверие к вам полное, и действительно, у меня не было никого, чья служба радовала бы меня больше».