Ришелье

Кардинал Ришелье имел благородное происхождение. Искры его заслуг вспыхнули еще в юности: он проявил себя в Сорбонне; в добрый час заметили, что в уме он имел силу и живость. Обычно он принимал правильные решения. Он был человеком слова, и даже большой интерес не позволял ему от этого слова отказываться; и в этом случае он ничего не забывал, чтобы соблюсти видимость доброй веры. Он не был либералом, но давал больше, чем обещал, и оказывал благодеяния. Он любил славу больше, чем это позволяла ему мораль; но следует отметить, что он злоупотреблял ею лишь соразмерно тем заслугам, которые он стяжал ввиду избытка честолюбия. У него не было ни ума, ни сердца, когда опасность миновала; он не имел ни того, ни другого до нее; можно сказать, что он предвидел опасности заранее благодаря своей прозорливости, чтобы преодолеть их благодаря своей твердости. Он был добрым другом; он даже желал быть другом народа; но, хотя он обладал учтивостью, достойным внешним видом и многими другими достоинствами, у него никогда не было того задушевного, что важно более всего другого. Благодаря своей власти и пышному величию он уничижал личное величие короля; но он с таким достоинством исполнял обязанности по управлению королевством, что не надо быть мудрецом, чтобы не понять того добра и зла, что он свершил. Он ясно различал границы между злом и худшим злом, между добром и лучшим добром, что является великим качеством для министра. Его слишком легко раздражали мелочи, заслонявшие важные вещи; но этот недостаток, происходящий из возвышенности ума, всегда связан со светом, его дополняющим. Он был достаточно религиозен для этого мира. Он исходил из добра или здравого смысла всякий раз, когда интересы приводили его ко злу, но, совершая зло, он прекрасно это осознавал. Он использовал государство для своих целей; но никогда министр не имел больше прилежания, заставляя понимать, что он работает на будущее. Наконец, следует признать, что все его пороки были прославляемы фортуной, поскольку они были пороками, служившими добродетели.

Кардинал де РЕЦ. Мемуары

Министерство Ришелье: суровость, величие, мастерство

Франсуа, герцог де Ларошфуко, будучи фрондером еще до Фронды и хорошо относившийся к Ришелье, вспоминает о его смерти (1642) и пишет следующее:

«Радость, которую, должно быть, испытали его враги, видя, что его так поносят, сменилась через некоторое время пониманием того, что эта потеря оказалась весьма убыточной для государства и что, поскольку он решил изменить его устройство столькими способами, он единственный мог бы успешно им управлять, если бы его правление и его жизнь имели более долгую продолжительность. Никто кроме него не осознавал до сего момента всю мощь королевства и не сумел поместить ее целиком в руки правителя. Суровость его правления была подтверждена большим кровопролитием, французская знать была усмирена, народ — обременен налогами; но взятие Ла-Рошели, поражение партии гугенотов, поражение Австрийского дома, подлинное величие его замыслов, такая искусность в их выполнении должны заглушить обычную злопамятность и воздать его памяти похвалы, которых она, безусловно, заслуживает».

Ларошфуко. Мемуары

Кардинал Ришелье и великий Корнель (Из «Диалогов» Вовенарга)

КОРНЕЛЬ

Правда ли, что Ваше Преосвященство ревновало к моим сочинениям?

РИШЕЛЬЕ

Почему бы мне этого не делать? Какой-нибудь скудоумный министр мог бы быть достаточно ослеплен своей властью, чтобы презирать Ваши таланты; я же сознавал ценность гения и ревновал к славе, в которой не участвовала Фортуна. Разве я в этом виноват?

КОРНЕЛЬ

Эта зависть делала честь Корнелю и не должна была повредить репутации его покровителя; ибо Вы достойны были им быть, и Вы были вознаграждены, как министр, тем же самым гением, к которому Вы ревновали как поэт. Единственное, что меня удивляло, что Ваше Преосвященство дарило своим покровительством недостойных писателей.

РИШЕЛЬЕ

Я пришел в плохое время, мой дорогой Корнель; во время моего правления было мало достойных людей, я же хотел побудить людей работать, покровительствуя всем искусствам; правда, я недостаточно выделял Вас: в этом я достоин порицания.

КОРНЕЛЬ

Мало сознаться в этом, Ваше Преосвященство. Ведь я обладал некоторым гением, но я не был придворным; я имел тот негибкий ум, которым столь часто награждал своих героев. Как и они, я имел стойкую добродетель, негибкий ум, слишком зажатый в рамках моего искусства; неудивительно, что великий министр, привыкший к почтению и лести самых могущественных лиц государства, пренебрег человеком с моим характером.

РИШЕЛЬЕ

Прибавьте, что мне было неизвестно все, что доступно Вам. Мой ум, возможно, был зажат, как и Ваш, в рамках своего таланта; у Вас не было придворного ума, мой же ум был недостаточен для занятий литературой.