Риск

– Да. – Я начинаю сердиться, потому что продолжаю стоять с протянутой рукой как идиотка. – Слушай, я знаю, что не нравлюсь тебе – без всяких на то причин, кстати. Ты ведь даже не знаешь меня. Но Джейк мне небезразличен, как и тебе. Эта штука, – я помахиваю перед ней браслетом, – очень важна для него. Он возненавидит меня, если этого браслета не будет на его запястье, когда шайба упадет на лед. Так что, может, пожалуйста, уже возьмешь его?

Помедлив в нерешительности, Хейзел забирает у меня браслет, надевает его на свое запястье и говорит:

– Я позабочусь о том, чтобы он вернулся к нему.

39 Джейк

Я сижу в раздевалке, один на один со своими мыслями. Из-за двери доносятся голоса, смех и болтовня и оживленный гул арены, но мне удается блокировать все звуки. Мой ритуал тишины не требует ее абсолютного отсутствия. Мне просто нужно немного привести мысли в порядок. Поразмышлять о том, что нужно сделать.

Тренер разрешил мне добраться до Вустера самостоятельно. Думаю, это исключительное право я получил из-за не совсем выдающихся результатов на последних тренировках, чем и потряс Педерсена. Он заволновался, что из-за меня мы можем проиграть. И его опасения обоснованы. Я никак не могу сосредоточиться. Расставание с Бренной сломило меня.

Я совершил ошибку.

Я совершил ошибку, осознав это в ту же секунду, как она вышла за дверь моей квартиры. Расставшись с ней, я совершил самую большую глупость в своей жизни. Я действовал, подчинившись страху, а не логике, и это сработало против меня, потому что теперь мои мысли совсем не там, где должны быть.

По иронии судьбы весь тот бред о том, что мне нужно перестать отвлекаться – что уже само по себе было ложью, – создал в моей голове еще большую неразбериху. Не Бренна меня отвлекала, а это чертово расставание с ней.

Тренер дал добро, и я поехал в Вустер сам по себе. Нашел закусочную и заказал себе на завтрак самую большую, самую калорийную порцию. Потом вдруг понял, что забыл дома свой телефон, но он мне все равно не нужен. Сегодня для меня в мире существует только предстоящий матч. Мы выиграем его и приблизимся к победе в «Ледяной четверке». Давление такое сильное, что слабый человек давно бы прогнулся. Но не я. Пусть я дал слабину в отношениях с Бренной, но, когда дело касается хоккея, я могу вынести что угодно. Так было всегда, и так всегда будет.

По коридору разносятся громкие шаги. Сначала я думаю, что моя команда приехала пораньше, но потом слышу звуки борьбы. Снова шаги, удар и разъяренный мужской крик.

– Я же сказал, вам туда нельзя!

– Нам нужна одна минута, – настойчиво говорит другой голос. – Нет, серьезно, что, как вы думаете, мы будем там делать? Убьем парня?

Я не узнаю второй голос. Ну а первый, судя по всему, принадлежит охраннику.

– Прости, парень, но нет. Я не могу вас туда впустить.

– Давай, Холлис, – вмешивается третий голос, – найдем его потом.

Холлис? Майк Холлис?

Я вскакиваю со скамьи, бегу к двери и, распахивая ее, говорю:

– Погодите. Все нормально. Я их знаю.

Охранник бросает на меня ястребиный взгляд.

– Здесь никого не должно быть!

– Это ненадолго, – заверяю я его. – Две минуты максимум.

Он отступает в сторону.

Через несколько секунд я стою в раздевалке в компании двух человек, которых ожидал увидеть меньше всего. Майк Холлис скрестил руки на широкой груди. Колин Фитцджеральд более спокоен, его руки висят вдоль туловища. Из треугольного выреза и из-под закатанных рукавов его футболки виднеются татуировки. Да этот парень весь в них!

– Откуда вы узнали, что я здесь? – спрашиваю я хоккеистов Брайара.

– Ваш гун нам сказал, – отвечает Холлис.

– Гун?

– Уэстон, – ухмыляясь, поясняет Фитцджеральд. – Моя девушка, Саммер, списалась с ним.

– А, ясно.

– Мы закончили со светской беседой? – вежливо спрашивает Холлис.

Я едва сдерживаю смех. Они как хороший коп и плохой коп.

– Да, думаю, с ней мы закончили. – Я делаю грациозный жест рукой. – Зачем вы пришли?

– Чтобы вбить в тебя чуть-чуть здравого смысла.

– Прошу, только не приплетай к этому меня, – возражает Фитцджеральд. – Я просто подвез тебя сюда.

Холлис сердито смотрит на своего товарища по команде.

– Хочешь сказать, тебе плевать на то, что он разбил сердце Дженсен?

Я втягиваю в себя воздух. Я разбил ей сердце? Она сама им так сказала?

Холлис снова разворачивается ко мне.

– Ну ты и кретин, Коннелли! Ты сделал самую большую ошибку в своей дурацкой жизни, порвав с Бренной.

– Я знаю.

– Во-первых, она сногсшибательно красива. Да омерзения красива. А еще она умная, забавная, за словом в карман не полезет и… погоди, в смысле «ты знаешь»?

Пожав плечами, я опускаюсь на скамью. Они остаются стоять, и я вдруг чувствую себя ребенком, над которым нависают два рассерженных отца.

– Я знаю и все, – несчастным голосом отвечаю я. – Это была огромная ошибка. И я собираюсь исправить ее, как только мы разгромим Мичиган.

– Если ты знаешь, то почему тогда не исправил ее еще несколько дней тому назад? – не унимается Холлис.

– Потому что у меня на носу важный матч.

Потому что до усрачки боюсь посмотреть ей в глаза.