Я же, увлекая гостей за собой, стремительно шагал вдоль барьера и, постоянно оборачиваясь, задавал десятки вопросов. Не дожидаясь ответа, задавал новые. И тараторил, и тараторил. Афанасьев был счастлив. Он смущенно улыбался и иногда бросал горделивый взгляд на своего спутника: видишь, мол, как меня встречают! Я Афанасьев! Обращаясь ко мне, он покровительственно произнес:
— Мы уж тут насмотрелись, как ты обращаешься с хищниками. Кстати, неужели лев действительно не гуляет? Я что, впервые в жизни ошибся?
— Конечно не гуляет! Да если бы и гулял, какое это имеет значение! — слукавил я, торжествуя в душе.
Наконец мы добрались до конюшни, где было довольно светло.
— Пойдем к тебе, — обнимая меня за плечи, предложил Афанасьев. — Надо раздеться.
— Конечно, конечно, Борис Эдуардович, — заюлил я, указывая на крутую старую лестницу. — Сюда, пожалуйста, наверх! Я тут и живу, прямо в гардеробной.
— И правильно делаешь, — одобрил он. — Живя в цирке, работать с животными гораздо удобнее.
Пройдя темным коридором, мы добрались до моей двери. Доставая из кармана ключ, я произнес традиционную в таких случаях формулу:
— Только не пугайтесь, у меня не прибрано.
— Все так говорят, — отдышавшись, улыбнулся Афанасьев.
Но шагнув за порог, он ошеломленно замер. Взглянув на свой дом глазами гостей, я и сам вдруг заметил, что живу как в сарае. В нос ударил едкий запах аммиака. Посреди пустой и неуютной комнаты стоял голый стол с обглоданными исцарапанными ножками, на нем валялись кусок хлеба и опрокинутый граненый стакан. Свет, пробивавшийся сквозь металлические оконные решетки, освещал два ободранных стула, шкаф и кровать с тонким матрацем, обтянутым мешковиной.
— Ты ведешь спартанский образ жизни? — поморщившись, спросил старик и, довольный своей шуткой, многозначительно посмотрел на блондина.
— Да нет, Борис Эдуардович, просто ничего нельзя ни постелить, ни оставить. Все стаскивает, пачкает или рвет.
— Кто рвет?
— Да Султан. — Я щелкнул ключом и распахнул дверь в соседнюю комнату.
Из темноты, словно большой желтый комок, вывалился заспанный львенок. Повернув хвост набок, очаровательное существо фыркнуло и побежало к ногам пришельцев. Не добежав, Султан резко остановился и упал на живот. Распластавшись, он испуганно мотнул головой, отчего ударился о ножку стола. Испугался еще больше и зашипел.
Афанасьев от души рассмеялся, а его спутник смертельно побледнел и, пятясь назад, прикрыл ноги своим громадным портфелем.
— Не бойся, глупышка, это свои, — успокоил я львенка. А сам подумал: «Расти скорей да сожри их!»
— Сколько же у тебя скотинки, а? — сквозь добрый смех спросил Борис Эдуардович и вытер указательным пальцем появившуюся слезу.
— Львов — шесть, — начал перечислять я, — но работник из них будет один, от силы два. Тигров — сорок, что из них получится, пока не знаю: многие — еще малыши. Леопардов два, один черный. Два ягуара…
— Ого! — посмотрев на блондина, воскликнул Афанасьев. — Сорок тигров… Однако!
— Львиц пока что нет, — перебил я его, — зато есть тигрицы. В крайнем случае буду спаривать. Родятся метисы. Говорят, они получаются очень крупные. Да?
— Но зато тупые и злобные, — ответил Афанасьев.
— Ничего, я злобных люблю, — беспечно отозвался я.
— Да, — задумчиво протянул старик, — в свое время у нас не было возможности выбирать способных. Кто есть, с теми и работай! А ты правильно сделал, — ласково продолжал он, — набрав много животных. Но, с другой стороны, это же совершенно непосильная ноша. С таким хозяйством в одиночку не справиться.
В его последней фразе я услышал отчетливый намек, но сделал вид, будто ничего не понял.
— В главке только и разговоров, что у тебя гигантомания, — продолжал Афанасьев. — Значит, правду говорят, что ты содержишь целую армию животных, поэтому расходуешь зря много средств и, вместо того чтобы репетировать, теряешь дорогое время на уход за ними.
Некоторое время я слушал молча. Потом не выдержал:
— Теряю, и еще как теряю! Но не потерял бы ни минуты, если бы имел нормальный штат, реквизит, клетку и многое другое. Неважно, сколько у тебя хищников, — были бы рабочие руки. А у меня полтора служащих — один пашет, другой постоянно болеет. Спасибо, с Ионисом повезло.
Афанасьев что-то ответил, но я вдруг перестал его слушать. Я стоял рядом с человеком, приехавшим решать мою судьбу, и думал: «Не терял бы ты, Борис Эдуардович, времени на пустозвонство! Дал бы мне лучше штатное расписание, деньги на изготовление реквизита, мягкое оборудование для манежа, люминесцентные лампы, медицинские и ветеринарные аптечки, столярные инструменты и электропилу, складные тросовые секции для вольеров, фургоны для транспортировки животных, клетку-фиксатор…»
— Ты не слушаешь, — перебил мои мысли Афанасьев. И обнял меня как-то особенно аккуратно, я бы сказал, крадучись.
— Извините, — очнулся я, — задумался.
— Ну еще бы, — понимающе отозвался он, — устаешь небось смертельно. А выглядишь хорошо. И, главное, не растолстел. Ты же знаешь, это общая беда: кто бросает акробатику, того сразу разносит, как на дрожжах.
Я отшутился:
— Времени нет ни стареть, ни толстеть.