Рискованная прогулка

В лидерах — выходные.

Было так, есть и быть!

Будни — они жестоки.

На остриё ножа

нечего экивоки

делать, коль заложа

в джинсы кассету грома,

рвёшься быстрей домой.

Скоро ты будешь дома,

вечностям не впервой.

* * *

МИХАИЛ ГУНДАРИН

Весёлая тоска венецианских зим,

божественный мотив под номером четыре.

Он умер, но смотри, остался негасим

и медленно плывёт в предпраздничном эфире.

Лови, покуда он — полупрозрачный шар

из рыбьей чешуи сияющего моря

(рисованной страны несмелая душа,

блаженное окно в стене ночного горя)

ВЛАДИМИР БУЕВ

Божественный мотив из литер четырёх

в значенье музыкальном опусом зовётся.

И опусов таких из разных эр, эпох

не два, не три, не пять десятков наберётся.

Времён у года есть четыре (а не пять),

И ровно столько же концертов у Вивальди.

Венеции тоску на скрипке обыграть

сумел он точно так, как Ломоносов — смальту.

А рыбью чешую сумел познать поэт

посконный и лихой, большой знаток покушать.

Он видит чешую и рыбий силуэт

в шарах и там, где в окнах можно море слушать.

P. S. Короче, везде: не складно, зато верно, как учение Маркса, которое всесильно.

* * *

МИХАИЛ ГУНДАРИН

На кухне

Полночь бродит долгими кругами,

тёмная, невидимая нам,

розовым вином и пирогами

веселящим сонный Инстаграм.

Батарею тёплую потрогай,

помечтай, что посреди пурги

в этот дом потеряна дорога…

Но уже сужаются круги.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Там же

Ночь мне очи застит. Я включаю

свой проверенный годами ноутбук.

(Полночь — это к слову). Открываю

Инстаграм, а сам пишу в Фейсбук.

До полуночи минут так тридцать.

Не беда! Пурга — везде пурга.

В полчаса пурге не завершиться —

к тёплой батарее жму бока.

* * *

МИХАИЛ ГУНДАРИН

А день был таким простым,

Ярким, одушевлённым

Зелёным и золотым,

Золотым и зелёным.

Утром любили нас,

Вечером обижали,

День понемногу гас,

Размывая детали.

В темноте полетим

К огонькам отдалённым,

Зелёным и золотым,

Золотым и зелёным.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Тра-ля-ля. Проснусь. Увижу

Жёлтое на зелёном.

Как будто бы я в Париже

В Версале ихнем хвалёном.

Любили тут постоянно

И утром, и вечерами

Безбожниц преокаянных.

А пуще всего — ночами.

Дождусь темноты. Спрячусь.

Я чувства к искусству питаю.

Ведро зазвенит — раскорячусь.

Уборщицу в сети поймаю.

* * *

МИХАИЛ ГУНДАРИН

Всё идёт по плану. Весна — красна,

Карусель скрипуча, как древний бог.

Лишь самой себе до конца верна,

Раскрывается книга в двенадцать строк.

Вот и всё, что осталось от болтовни

Пылкой юности (думали — не унять!).

Двадцать третьего будет плюс пять в тени.

Не забудь же перечитать

Эти строки, придуманные тебе.

(А по сути, придуманные тобой.

И особо — двойной пробел,

Несмолкающий, как прибой…)

ВЛАДИМИР БУЕВ

Карусель скрипуча? Есть солидол —

Он не только в вёсны осилит скрип.

Книг в двенадцать строк поиск был тяжёл,

Но стихов полно у поэтов-глыб.

По двенадцать строк у Бальмóнта есть.

Грибоедов, Пушкин, Есенин, Фет,

Маяковский, Брюсов — пусть всех не счесть,

Но на память вспомнит любой эстет.

Здесь Ахматова с Блоком прошлись по льду.

Тут Некрасов и Лермонтов жар гребли.

И Цветаева в этом длинном ряду.

И попроще поэты жгли.

Вдруг поэму «Двенадцать» имел в виду?

Человек там двенадцать, а не строк.

Я словесную снова бурю руду,

Чтобы выучить тот урок.

Эти строки, придуманные одним

(А по сути, придуманные другим)

Плагиатом не станут никаким,

Я надеюсь… но пальцы скрестим.

* * *

МИХАИЛ ГУНДАРИН

Сердце качается, как вагон

Поезда «Барнаул-Кулунда».

Повторяется, как рефрен,

Продвигается, как патрон

В тоннеле грязного льда.

Здесь попутная лесостепь

Царапает стёкла до дрожи,

Здесь нарезанный чёрный хлеб

На серой газете разложен.

Крепко-крепко связан стоп-кран

Проволокой железной.

Я её размотаю сам,

Горячо, бесполезно.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Пропустил остановку? Проспал?

Разогнаться твой поезд успел?

Чья ж вина, что ты спал наповал

Или если в окно ты смотрел,

Если взор твой бежал в лесостепь

Или если ты хлеб поглощал?

Повторюсь: чья вина, коль нелеп

Сам раззява, упавший в астрал?

Чья вина, что не спрыгнул, когда

Осознал, что вагон твой в рывке?

Твоя воля была не тверда,

Коль стоп-кран не сорвался в пике.

Ничего — вот достигнешь села

(Кулунда — там маршруту конец),

Раз уж смелость твою забрала

Рукоятка простая, хитрец!

* * *

МИХАИЛ ГУНДАРИН

Очередной зимы стальная ось

Легко нашла живое полотно,

Вошла в него, прошла его насквозь

И там, где вышла вон, — воспалено.

Но поболит недолго: это март,

Неприхотливый черновик всего,

Дурак-игрок в карманный биллиард,

Полезное, однако, существо:

Ему известен путь в холодный лес,

Где рваный город вроде башмака

Валяется среди семи небес.

Их видит тот, кто старше сорока.

ВЛАДИМИР БУЕВ

Наука молча принимает факт,

Что семь небес в апокрифах живёт.

А то и десять — компромиссный пакт

Не заключён. В фантазиях — полёт.

Кругов ещё у ада тоже семь.

А может, девять, кто ж там вёл подсчёт!

Ну, разве Данте то ли стратегем,

А то ль мифологем провёл учёт.

Черновиков неприхотливых столь уже,

Что даже март (не только мир) готов

В них захлебнуться при демонтаже

Конструкций из осей и облаков.

Очередной зимы стальная ось

На полотне живом отоспалась,

А в марте у оси всё вкривь и вкось.

В том полотне зараза завелась?

Не старше сорока в твоих мечтах?

За пятьдесят давно — всё биллиард?

Игра на городах как башмаках