Рискованное приключение

И это тоже замечательно. Шесть лет — долгий срок. Он, должно быть, тоже твердо решил его построить.

Но я все равно продолжала молчать.

— Он умер от рака. Болезнь обнаружили, когда мне было шестнадцать. Папа боролся тринадцать лет, прежде чем рак его одолел.

Это тоже было замечательно, хотя и грустно, но еще и воодушевляло.

И все-таки я потребовала:

— Замолчи.

Макс меня проигнорировал.

— Не знаю, почему Ками такая стерва. Насколько я помню, она всегда была такой. Мама, она испортила себе жизнь, расставшись с отцом, потому что всегда его любила. Они постоянно ругались, можешь поверить? Даже когда развелись. Но она всегда любила его. Она сказала мне это после его похорон. Его смерть ее сломала. Она была такой упрямой, такой гордой, что позволила своей жизни ускользнуть. Жить в одном городе с любимым мужчиной всю жизнь, но всего восемь лет вместе с ним. Теперь она очень жалеет об этом.

Не желая, чтобы откровения Макса пробили брешь в моей обороне, я уцепилась за его слова и упрекнула:

— Ты намекаешь на то, что я гордая и упрямая?

— Не думаю, что ты гордая, детка, но чертовски упрямая.

— Я не упрямая.

— Охренеть какая упрямая.

— Нет, не упрямая.

— Если ты не упрямая, то почему час назад ты впустила меня, практически умоляла об этом и крепко держалась за меня, а сейчас делаешь все, что в твоих силах, чтобы выставить меня обратно?

На этот раз я проигнорировала его и предложила:

— Давай поговорим о твоей маме.

Макс раздраженно стиснул зубы из-за того, что я сменила тему, и спросил:

— Что ты хочешь знать?

— Может, ты объяснишь, как так вышло, что ты уже успел позавтракать и поужинать с моей мамой, которая живет в Аризоне, а я ни разу не встретилась с твоей мамой, хотя она живет в пятнадцати минутах пути?

— Герцогиня, ты, возможно, не заметила, но мы вроде как были заняты.

Меня ужасно раздражает, когда он оказывается прав.

— Кроме того, твоя мама сама явилась к порогу, а потом осталась, — продолжил Макс.

Да, ужасно раздражает, когда он прав.

Макс продолжил:

— Не говоря уже о том, что ты успела дважды повстречаться с Ками, и я посчитал, что пока с тебя хватит моей семьи. Я пытаюсь найти способы убедить тебя остаться, а не дать причины сбежать.

Тоже хороший довод.

— Может, нам лучше закончить этот разговор и вернуться к расслаблению, — предложила я невозможное. Я больше никогда не смогу расслабиться.

— Объясни мне кое-что, детка. Почему ты всегда хочешь закончить разговор, когда я выигрываю спор?

Я решила быть честной:

— Потому что, когда ты прав, ты еще более невыносим, чем обычно.

Макс уставился на меня, удивившись моей честности, а потом откинул голову, расхохотался и одновременно сгреб меня в объятья и прижал к своей потрясающей, скользкой от пота груди.

— Боже, до чего ты хорошенькая, — пробормотал он, когда отсмеялся, и устроил мою голову у себя на плече.

— Последний раз предупреждаю, Макс, перестань называть меня хорошенькой, когда я на тебя сержусь, — потребовала я, и он снова засмеялся.

Я пихнула его в грудь.

Он позволил мне отстраниться, но неожиданно приподнял, повернул так, чтобы я оседлала его, и сдернул с меня полотенце.

Я прикрыла грудь руками и рявкнула:

— Макс!

Одной рукой Макс удерживал мое бедро, прижимая к себе, а второй зарылся в мои волосы.

— Хотел попробовать это еще с той первой ночи, когда ты сказала, что у тебя болят носовые пазухи, — пробормотал он, заставляя меня приблизить лицо.

— Что? — шепотом спросила я, неожиданно загипнотизированная тем, что его рот становился все ближе.

— Проверить, сколько изобретательности мне понадобится, чтобы избавить тебя от высокомерности.

Даже в сауне моя кожа покрылась мурашками.

— Макс… — начала я, но не успела ничего сказать.

Он наклонил голову и поцеловал меня.

А потом проявил немалую изобретательность, чтобы избавить меня от высокомерности, что ему с блеском удалось, потому что, когда мы закончили, единственное, на что у меня хватало сил, — это спокойствие и умиротворение.

* * *

Мы с Максом занимались любовью в сауне, потом он отнес меня в душ, после чего вытер и отнес в кровать.

Ему не понравилось, что, прежде чем снять полотенце, я натянула свои трусики и надела его футболку, но, когда я объяснила, что мне неуютно спать голой, он не стал возражать.

Потом я лежала на боку, а Макс еще раз наложил мазь на мои царапины, пока я безуспешно пыталась бороться со сном.

Закончив, Макс бросил тюбик на прикроватную тумбочку, выключил свет, накрыл нас одеялом и притянул меня к себе.

Уже начиная засыпать, я устроилась поудобнее в объятьях Макса и прошептала:

— Мне так жаль, что твой папа болел большую часть твоей жизни.

— Сонная Нина, — странно пробормотал Макс, он забрался рукой под футболку и водил пальцами по моей спине. Если бы я не была такой сонной, то почувствовала бы, насколько приятными и успокаивающими были его движения. Вместо этого я только смутно осознавала, насколько это приятно и успокаивающе.

— Что? — спросила я.

— Сонная Нина — ласковая Нина, — тихо сказал он. — Вижу, мне досталась Сонная Нина.

— Нет, — сказала я. — Я Нина-после-трех-оргазмов. Эта Нина всегда ласковая.