Рисунки баталиста

Кишлак возник внезапно: горелая плоская степь и в ней белые, пышные, раздуваемые ветром хлеба, каменная твердыня стен и округлых башен, и за ними, в желто-ржавой листве, алые смуглые шары гранатов, лучистые, как фонари, апельсины. От стен кишлака навстречу броневику метнулись наездники плотной, пышной, гарцующей группой. Пустили в намет лошадей, встряхивали в седлах ворохами одежд, медными бляхами и винтовками. Сближались с машиной. Коногонов, посылая вниз, в люк, приказ замедлить движение, вглядывался в седоков. Два столба пыли – из-под колес машины и лошадиных копыт – сбились, смешались в единое душное облако. В нем фыркали и хрипели кони, покрикивали ездоки, блестел и звякал металл.

Среди горячих лиц, смоляных усов, разноцветных повязок Коногонов узнал Амира Садека, брата Амира Саида. Молодой, безусый, улыбался белозубо пунцовым ртом. Недавно он приезжал в гарнизон, разговаривал с офицерами штаба, и Коногонов служил переводчиком.

– Салям алейкум, – наклонился в седле Амир Садек, прижимая руку к сердцу. На пальцах, примявших шелковые складки, вспыхнул перстень. Лошадь, косясь на броневик, чуть развернулась, и под накидкой всадника блеснул синевой автомат. – Мы рады видеть у себя храброго офицера Коногана. Здесь, в кишлаке, мы готовы принимать шурави как добрых друзей и желанных гостей!

– Алейкум ас салям, – Коногонов прижал ладонь к куртке, чувствуя спрятанный в кармане блокнот с авторучкой. – Командир шлет привет своему другу Амиру Саиду и его брату Амиру Садеку. Благодарит за помощь, за добрые слова и советы. Он помнит последнюю встречу и надеется, что новая будет полезна шурави и жителям Джомохона. Люди Герата заслужили мир, устали от ненужной войны, хотят спокойно молиться, собирать хлеб и растить детей. Так сказал командир.

Они обменялись этими церемонными приветствиями и протянули друг другу руки, не слезая с брони и седла. Улыбнулись ярко и молодо.

– Коноган, брат ждет вас. Он выслал нас навстречу. Мы готовы вас проводить! – Он ударил медным колючим стременем в потные ребра лошади. Развернул ее, тонконогую и глазастую, пустил по дороге. И броневик покатил, окруженный скачущим, гикающим людом. Вьющиеся полы одежд залетали на броню. Горбоносые усатые лица обгоняли друг друга. И рябило в глазах от винтовок, начищенных украшений и торчащих из патронташей патронов.

Коногонов свесился в люк:

– Аккуратней! Колесом не задень!.. Так и лезут под скаты!

– Я не задену. Они бы нас не задели! – К нему повернулось встревоженное лицо Кандыбая. – Сцапают нас здесь без следа! Вон, глядите, заливают арыки! Туда проедем, а обратно ходу не будет!

Они скатились в глинистый глубокий арык, перевалились колесами через изъеденные склоны. По руслу бежала вода, впитывалась, чернила берега. Ее нагнетало волнами. Машина прошла в мелких брызгах по еще твердому дну. Коногонов оглянулся на удалявшийся блестевший поток. Испытал мгновенную тревогу. Полноводный арык с раскисшими берегами и дном становился непреодолимой преградой для колесной машины, отрезал ее от степи. Еще можно было вернуться. Встретиться с Амиром Саидом на открытом пространстве. Поставить поодаль машину, посадить Кандыбая к прицелу. Разговаривать с недавним мятежником под прикрытием башенного пулемета. Но всадники мчались вперед, втягивались в узкую глинобитную горловину. Амир Садек, обернувшись, помахал с седла Коногонову.

– Вперед! – приказал он водителю. – Соблюдай дистанцию! – И они втиснулись железными кромками в глиняный тесный проем, в узкую улицу кишлака.

Миновали высокую башню с прорезями и бойницами, охранявшую въезд в кишлак. В бойницах мелькнули металлические отливы винтовок, смуглые лица стрелков. Ему показалось, что стена, отделявшая их от степи, задвинулась и они оказались в недрах плотного, огражденного мира. Двинулись по округлой спирали, затягивающей их вглубь, в сердцевину, к укрытому в толще ядру.

Он жадно наблюдал с брони. Пустырь кладбища, похожие на муравейники груды, в каждой корявая палка с бесцветной, сожженной солнцем тряпицей. Две-три свежие, ярко-зеленые. Вмурованная в стену голубая деревянная дверца. К стене прижался старик, в белой чалме, белобородый, с коричнево-красным лицом. Два сиреневых ослика, груженных полосатыми, туго набитыми тюками. Торопливый погонщик понукает их хворостинкой. Сидящие у стены старики в складчатых, похожих на тыквы чалмах. Недвижные, как пустые, оставленные на солнцепеке сосуды.

Кишлак, открывавший ему то увешанные оранжевыми плодами деревья, то колючую главку мечети с жестяным полумесяцем, то пускавший навстречу разноцветную ватагу ребятишек, то убиравший с пути торопливых маленьких женщин в развевающихся до земли паранджах, – кишлак нес в себе древнюю, плотную, устоявшуюся жизнь и уклад. И машина с пулеметом и башней, и он сам, Коногонов, в защитной зеленой панаме, обволакивались этой жизнью, засасывались ее глубиной.