Рисунки баталиста

Сад драгоценно светился плодами и розами. Три охранника недвижно, как сидящие статуи, сжимали сталь автоматов. Сидели на страже этого сада, этих ковров и пиал, распустившего хвост павлина, готовые вскочить по первому оклику, по мановению бровей господина. Уклад в кишлаке казался незыблемым. Старики у глинобитной стены, крестьянин, погонявший ослов, были бедны и покорны. Но грозные перемены уже коснулись бойниц и башен, тронули розы в саду. Сидящий перед ним феодал не стал слугой революции. В его глазах среди черных огней светились угольки вероломства. Он уже выбирал. Стремился уцелеть и спастись. И это тончайшее, из страха и вероломства, смятение уловил Коногонов на властном лице феодала.

– Я передам вашу просьбу командиру, дорогой Амир Саид, – Коногонов отставил пиалу, давая понять, что визит окончен и пора собираться в дорогу.

– Счастлив, что вы посетили мой дом, дорогой Коноган, – ответил хозяин. – Когда бы вы ни проезжали мимо, днем или ночью, вас будут здесь ждать и встретят, как брата. Чтоб память об этом дне не исчезла в вашем сердце, я хочу вам сделать подарок! – Он откинул полу, обнажив усыпанный блестками пояс. Отстегнул нож в кожаном, украшенном медью чехле. Протянул Коногонову.

– Как благодарить мне вас, Амир Саид, за этот прекрасный подарок! – Коногонов принял тяжелый, с костяной рукояткой нож, чувствуя литое, упрятанное в кожу лезвие. – У меня нет сейчас ответного подарка для вас, и я чувствую себя должником!

Кроме пыльной панамы, автомата, скромного блокнота и ручки, он носил с собой лишь один предмет, не связанный с военной экипировкой. Шелковый платочек жены с вышитой красной вишенкой, хранившей чуть слышные ароматы ее духов, неисчезающие запахи дома. Но это был талисман, драгоценный лишь для него одного.

– Передайте командору, что я буду у Верблюжьего источника во вторник в десять часов. Пусть аллах хранит вас в дороге!

Они вышли из дома, попрощались у нарядных ворот. Броневик с кавалькадой наездников выехал из кишлака по другой дороге, минуя полный арык. И долго сквозь пыль виднелись застывшие всадники, поднявшие в знак прощания винтовки.

Хорошо было сидеть на вершине рокочущей плавной машины. Хорошо было знать, что задание командира, непростое, требующее такта и знания, связанное с риском, похожее в чем-то на посольскую миссию, – это задание выполнено. Хорошо было вдыхать вольный воздух, наполненный запахом горьких высохших трав. Хорошо было чувствовать у бедра дорогой «посольский» подарок, зачехленный афганский нож, а в кармане, застегнутом пуговицей, другой драгоценный подарок – платочек с шелковой вишенкой. Лейтенант Коногонов в своей молодости, впечатлительности, в предчувствии необъятной, ожидавшей его впереди жизни любил эту степь и горы, эту перламутровую страну, то грозившую выстрелом, то манившую синевой минарета, то высылавшую на дорогу врага, то пускавшую под своды палатки друга – молодого политработника Мухаммада, с кем жарко говорили неделю назад о Москве, о Кабуле, о прекрасном Газни, где поджидали Мухаммада жена и два сына, куда он приглашал Коногонова. Эта любовь к стране, в которой, как знать, быть может, придется ему сложить свою голову, напоминала Коногонову давнишнюю, из стихов, из прабабкиных сказов, любовь его предков к Кавказу, рождала образы безвестных людей, летящях в косматых бурках среди водопадов и круч.

– Послушай, сержант, а ты никогда не задумывался, как хороша эта степь? – обратился он со своими переживаниями к Кандыбаю. – Пусть тяжело, пусть опасно, пусть далеко от дома, но ведь можно эту страну полюбить!

Сержант, управляя машиной, снисходительно, уголком рта, осуждал восторженность своего командира:

– Я мою степь люблю, казахстанскую. А сюда приказали – приехал. Прикажут – уеду. И не вспомню. Разве что сон приснится. А так – зачем?

Коногонов огорчился, взывая к его мусульманским пращурам. Махнул на него рукой. Снова вылез из люка.

Сидя на урчащем бронированном куполе, он вспомнил прощание с женой. Их комнатку на Плющихе, где стол, да кровать, да книги, да зеленый изразец Самарканда. Шумный, сплошной, летящий по крышам дождь. Запах тополей, водостоков. Жена тихо плачет, собирает его чемодан. А он ее утешает. Вдруг схватила его ладонь, прижала к своему животу, крепко, сильно: «Зачем? Зачем? Вдруг не вернешься! Так хоть сейчас его обними! Хоть сына своего обними!» Он старался ее отвлечь, шутил и смеялся. Она поддавалась на его уловки и шутки. Достала маленький платочек с вышитой шелковой вишенкой: «Если тебе будет худо, если будет страшно, достань его, и мы придем к тебе оба на помощь. Оба тебя спасем».

Они достигли перекрестья дорог. Проселок ответвлялся к «зеленой зоне». Пыль в колесах была спрессована тяжелой техникой, в рубцах транспортеров и танков. Афганский полк стоял в открытой степи. Темнели скопления машин. От желтых строений, от чуть видных глинобитных дувалов доносились хлопки и стрекот – игрушечные звуки стрельбы.

– Сверни-ка налево! – неожиданно приказал Коногонов водителю. – Подъедешь к командному пункту!