Рисунок на снегу

Из приёмника лилась весёлая музыка. Потом музыка стала играть тише. Стало слышно, как немец размешивал ложечкой сахар в стакане. Ложка ударялась о стекло, и оно звенело. А Тихон рассматривал вытканные цветы. Потому что если бы он поднял глаза на гитлеровца, тот увидел бы, как Тихон его ненавидит.

Немец заговорил тонким голосом, который совсем не подходил к его широким плечам и круглой, как тарелка, роже. Вслед за ним заговорил переводчик:

— Мальчик, господин офицер спрашивает: есть ли у тебя старшие братья?

— Есть, — ответил Тихон.

— Сколько?

— Один, — соврал Тихон

— Сколько ему лет?

— Четырнадцать.

— А где он сегодня?

На мгновение Тихон поднял голову. Оба — и офицер и переводчик — смотрели на него, как на своего лучшего друга. Улыбались. Тихону даже показалось, что собаки тоже улыбаются, как и их хо зяева. Ну и пускай улыбаются. Тихон всё равно им не скажет, что Володе уже семнадцать, а Василий и Павел ещё старше, что все они вместе с отцом в партизанском отряде, что он, Тихон, партизанский связной. И он ответил:

— С отцом в Ружаны пошёл, за солью.

Говорил, а сам думал: что, если не поведут его в ту же камеру, где мать; как он скажет ей, что говорить, чтобы одинаково было? Перед допросом условиться не успели. Привезли их на машине, и его сразу привели сюда, в эту большую комнату.

— Но вы ведь тоже из лесу пришли. Какое оружие у партизан? Много их?

— А где я был с мамой, там одни старики и дети.

— Зачем пришли в деревню? Разведчики?

— Что вы, мы в лесу от стрельбы прятались. Ночи уже холодные стали, так мы пришли одеться.

— И опять в лес?

— Не-е. Мы домой пришли.

— Бандитам помогали! — вдруг визгливо закричал гитлеровец.

— Каким? — словно не понял Тихон.

Он знал, что бандитами немцы называли и партизан, и красноармейцев, и пленных, которым удалось убежать из немецких концлагерей.

Немец ещё что-то кричал, но переводчик уже не переводил. Он позвал солдата, тот потащил Тихона в соседнюю комнату, и там его били плётками.

Избитого, бросили в камеру прямо на руки матери.

— Не говори, мама, про Павла и Василия, — шептал Тихон, — говори только про Володю, что ему четырнадцать, что он с отцом поехал за солью в Ружаны. И ещё скажи, что вернулись в село оттого, что холодно в лесу…

Мать постелила на полу свою жакетку и осторожно положила на неё Тихона.

Пришли за ней. Повели на допрос. Остался Тихон в камере с сестрёнками Женей и Ниной.

— Не надо плакать, — успокаивал их Тихон. — Скоро домой вернёмся. Ничего нам не сделают немцы.

Для них он — старший брат.

И мать ничего не сказала фашистам. Повторяла то, что говорил Тихон.

Из тюрьмы их перевели в концлагерь — несколько длинных бараков, огороженных колючей проволокой, — тут же, рядом с тюрьмой. За колючей проволокой другой лагерь — военнопленных. Там даже бараков не было.

Один раз Тихон передал военнопленным несколько картофелин. За это его сильно избили охранники.

Он решил убежать. Прокопал под проволокой яму и вылез на другую сторону.

Его поймали и опять били.

Он ещё раз попробовал убежать — пристроился к колонне пленных, шедших на работу.

Его заметили, выволокли из рядов и на этот раз били в присутствии начальника тюрьмы.

Шесть недель держали их в лагере. А потом Тихона и девочек отпустили домой.

Был октябрь. По утрам лужи затягивал тонкий ледок и дул пронизывающий ветер.

Вот тогда чужие люди и повесили Тихону на плечо нищенскую торбу. С нею он и сам дошёл до дому, и сестрёнок довёл. С этой торбой он потом не раз ходил по сёлам, выполняя задания партизанского командира…

ВЕТКА И ДУБ

— Ты сделаешь всё, как скажет тётка Мария, — донёсся до Тихона голос Павла.

Тихон смотрит на него и ничего не понимает. Мыслями он ещё там, в тюрьме, в фашистском лагере.

— Говорю: что тётка Мария велит тебе, то и будешь делать.

— Ладно, — кивает головой Тихон.

— А Жене и Нине скажи: как только хоть чуть спадут морозы — возьмём их. Скажи, что теперь ещё нельзя, пусть немножко потерпят.

Подъехали к старому, искалеченному бурей дубу. Одна лапа-ветвь, широкая и длинная, склонилась до самой земли. И издали казалось, будто старый дуб опирается на неё, чтобы не упасть. А подъехали ближе, увидели, что это не так. Лапа-ветвь ещё прочно держалась. Ещё живил её своими соками дуб.

— Вчера с Большой земли прилетал самолёт, — снова заговорил Павел. — Лётчик такой весёлый!.. С Ленинграда сняли блокаду. Девятьсот дней держались ленинградцы. Гомель наш, Жлобин наш, Калинковичи тоже уже наши. Скоро здесь будут…

— Скорей бы.

— Известно, скорей бы.

Снова замолчали. Павел думал о том, что вот сейчас, совсем скоро, им надо будет расстаться и Тихон останется один. Павел вернётся к друзьям, к партизанам. Будет делать всё, что требуется: и в засаду пойдёт на дорогу, и на посту будет стоять.

А всё равно он будет думать про Тихона. Когда он сам идёт в разведку, он спокоен. Он взрослый. Смотреть прямо в лицо врагу — его долг и перед Родиной, и перед самим собой. А Тихон? Он как та ветка, которой необходимо держаться за дуб.

— Павел, а вон сосна, за которую радистка парашютом зацепилась. Помнишь?

— Помню.