Ритка

Несмотря на цветы, на душе во время возвращения домой далеко не всегда тишь и благодать. Как правило, на спектакль отправлялась более спокойной и собранной, вся сосредоточившись на том, что предстояло сделать. И все же, видимо, недостаточно собранной, если по окончании спектакля всегда находился повод учинить над собой суд. Суд тем более беспощадный, что посторонних на нем не присутствовало. Здесь неправильно подала звук, в этой мизансцене была излишне суетлива, там холодна. Где уж взять слушателя за сердце, если сама как льдина!.. Еще не было на памяти спектакля, чтобы не нашлось повода для такого самосуда. Может, никогда и не будет? Значит, вечное недовольство собой? Как же, однако, тяжело с этим чувством жить!.. Неужели так никогда и не будет радости и удовлетворения?

Зрителю, слушателю нет до этих ее мыслей и чувств никакого дела. Это ее работа, и она должна выполнять ее как можно лучше. Или хотя бы стремиться к этому!

Как бы то ни было, а именно работа, требующая отдачи всех душевных и физических сил, и помогала справляться с собой. Если бы не постоянная занятость… как бы она тогда смогла? Не смогла бы она вовсе.

И тут он пришел, Копнин, усталый, виноватый, с потухшим лицом. Но увидел ее, и глаза ожили, потеплели. И… она старалась изо всех сил, была сдержанна, благоразумна, ничем не выдала себя.

Он пришел — и это главное. Более того, он, оказывается, прослушал все спектакли с ее участием! Чего же ей еще?.. Не огорчилась даже тогда, когда тетка напомнила про местком. Алексей Иванович — да, она заметила, а она — нет. И хорошо, что не успели переговорить обо всем, значит, будет повод встретиться еще! А то, что Копнин так занят, так предан делу… Что ж, у мужчины, вероятно, и должно быть так. Если он настоящий мужчина.

Позвонила ему из театра насчет концерта в училище уже совсем по-товарищески, не казня себя ничем. Копнин позвал к телефону преподавательницу русского языка и литературы:

— Майя Борисовна лучше все объяснит. Она преподает у нас еще и эстетику.

Учительница сказала, что хотелось бы превратить этот вечер для девочек в праздник.

Порадовать, взволновать так, чтобы запало в душу, осталось что-то в ней. День и время она может назначить сама.

Предложила понедельник. Свой выходной день. А что исполнить — это она еще продумает. Только пусть ей скажут, чьи стихи девочки будут читать на вечере.

Положила трубку, повторила про себя: Пушкин, Баратынский. Фет. И советские авторы. О любви. Пожалуй, больше всего к такой тематике подойдут старинные русские романсы. Отобрать их потщательнее. Однако и современное что-то надо…

Показала список театральному пианисту Бенедикту Вениаминовичу, объяснила ему, что к чему. Пожевав бесцветными губами, потерев платком лысину, безотказный старик согласился поехать в училище. Предложил даже: «Может, захватим и гитару?»

В понедельник наметила с утра: платье из черного гипюра. Самое любимое. И серьги, а то она вечно их забывает. И обязательно в парикмахерскую.

— Ты, никак, Динушка, перед начальством каким собираешься петь? — заметила тетя Настя. — Так стараешься!.. Что, к этим разбойницам едешь? Нешто они понимают?

Объяснила старухе:

— Перед этими девочками надо обязательно хорошо петь, быть красивой!

Копнин предложил заехать за ней. Отказалась, объяснив, что нужно в парикмахерскую. И неизвестно, сколько она там пробудет. И вообще, ей лучше одной, собраться внутренне. Он помолчал, озадаченный.

— Я хотел бы, чтобы и для вас этот вечер стал отдыхом.

Не стала ему разъяснять: работа артиста всегда работа, в какой бы аудитории он ни выступал.

На первое отделение все-таки опоздала. Из-за парикмахерской и такси. Копнин встретил у проходной, упрекнул сердито:

— Ну вот! Что я говорил? Это вы за свое упрямство наказаны.

Попросила его показать зал из бокового входа, чтобы не смущать чтецов. Теперь заметно разволновался он.

— Небогатый у нас зал. Вам, небось, и не приходилось в таких выступать? Даже и не радиофицировали еще.

Постояли в глубине открытых дверей. На сцену как раз поднялась тоненькая светловолосая девочка в коричневом платье без передника.

— Одна из самых светлых личностей у нас, — представил девочку Копнин. — И в то же время трудная девчонка. С характером. С независимым таким складом мышления.

— Отца нет? Пьет?.. Ясно.

Читала девочка не по-школьному, не декламировала, говорила просто, с той внутренней убежденностью, которую не заменит никакая выучка. И совсем не юношеское, полное женской горечи стихотворение «Может, на день, может, на год целый эта боль мне жизнь укоротит…»

— Вероника Тушнова. Из сборника «Сто часов счастья», — вспомнила вслух она.

— А я не знаю, — не сразу отозвался Алексей Иванович. Голос прозвучал виновато. — Плохо я в них разбираюсь. В стихах.

Обернулась, подняла к нему лицо. Не отвел взгляда, в глазах горечь. Торопливо достал папиросу.