Ритмы истории

Образы истории Шоню и Фуко совершенно различны, хотя и рождались в одно и то же время. Тем интереснее их сравнивать. Ведь именно на 80–е годы падает расцвет прижизненной славы Фуко как историка, а Шоню как историософа. Но если слава Фуко как философа оставалась незыблемой в среде философов, то Шоню как историософ встретил на Западе очень сдержанный прием среди историков. Особое неудовольствие вызвали среди специалистов его оценки настоящего состояния западной цивилизации и прогнозы на будущее.

Образ истории Шоню формируется на основе «новой исторической науки», которая сложилась в недрах школы «Анналов», и эволюционировала на протяжении 60 лет в качестве заметного интеллектуального движения. Шоню относится к третьему поколению школы, но вслед за Блоком, Февром и Броделем он не приемлет событийную историю. Родовая черта представителей «Анналов» — замена события рядом событий, т. е. ориентация на время «большой длительности», на вековые ритмы, создающие ощущение непрерывности исторического процесса. Поиск постоянства и непрерывности — методологический принцип и своеобразная историософия «Анналов». У Броделя концепция постоянства, тождественности культуры самой себе обрела образ устойчивости ее структурных черт, у Шоню — в виде неподвижной, «серийной истории». Генетическое понимание истории заменили категории, заимствованные из социологии Э. Дюркгейма, из структуралистских и функционалистских подходов, а это привело к переоценке и ревизии основных понятий классической историографии (время, событие, прогресс, социальная причинность и др.). У Шоню, как и у его учителя Фернана Броделя, это образ «стагнирующей истории» (Бродель), и задача заключается в том, «чтобы вновь обрести те правила, которые слишком долго удерживали мир в довольно трудно объяснимой стабильности…»[3].

Таким образом, вместо событий — этапов традиционной истории — предметом изучения «Новой исторической науки» стали лишь социальные процессы, ряды и серии событий, повторяющиеся явления, инвариантные структуры. Это видение мира отодвинуло в тень личность как виновника событий. Человек перестал быть актером истории, он подменен структурами, циклами, коньюнктурами, обменом, тенденциями и т. д. Мало того, что история оказалась оторванной от человека, отказ от событийности привел к недооценке генетического, т. е. причинно–следственного объяснения явлений; оно было заменено системными связями и функциональными детерминациями. Каузальные связи попросту перестали замечаться. В результате такого объективистского подхода, наследником которого стал Шоню, новая сциентистская историография интерпретирует историческую реальность так, словно она не обладает аспектом субъективного, сознательного и волевого. Все отдано во власть саморегуляции, массовые убийства изучаются в их повторяемости, фиксируются результаты, но при этом не учитываются мотивации людей, системы их ценностей. Берутся во внимание только объективные, внесознательные результаты процессов и социальных связей. Для объективирующей интерпретации это неважно, ибо процессы, структуры, циклы и конъюнктуры — это состояние вещей, и они, понятно, не обладают сознанием. Надо ли говорить о том, что это существенный изъян, который у Шоню компенсируется историософскими импровизациями[4].

Что касается прогнозов, то Шоню, в отличие от Шпенглера и Тойнби, не разделяет концепции циклической истории. Он — линеарист и, хотя допускает возможность гибели западной цивилизации, но в целом занимает позицию исторического оптимизма У Шпенглера ему импонирует мифологема «фаустовского духа», однако волевой напор, энергия, по мысли Шоню, должны быть одухотворены религией, в то время как Шпенглер равнодушен к христианству и ретроспективно опьянен культурой. Больше сил, больше роста, больше сопротивления и «гедонистской революции», больше риска во имя сохранения и расширения свободы, больше связи знания с практикой, с миром — лишь бы не пасовать перед угрозой конца цивилизации. «Самому страшному риску человечество подверглось бы в том случае, если бы цивилизация предпринимателей превратилась бы теперь в цивилизацию рантье»[5]. Таков вывод Пьера Шоню, сделанный им в 1980 г. в книге «История и воображение».

Мишель Фуко придерживается той же структурно–функционалистской методологии, но прелагает совершенно иной образ истории, нежели Пьер Шоню. Он стремится выделить динамические матрицы цивилизации — приют для психически больных, клинический госпиталь, тюрьму, казарму, школу и т. д., исследовать их рождение и функционирование и на этой основе набросать контуры генеалогической истории знаний о человеке. Он выделяет три основных матрицы их генерации: «мера» или «измерение» (Античность), «опрос» или «дознание» (Средние века), «осмотр» или «обследование» (Новое время).