Ритуал

Я подошла ближе, присела рядом, положив руку на его холодную, немного липкую чешую, и он подался вперед, ткнулся измученной мордой в сгиб локтя. У здорового дракона шкура должна быть сухой и теплой, похожей на прогретый на солнце камень. У него же чешуйки были холодными и мягкими, кажется, ткнешь пальцем, и навечно останется нестираемая вмятина. Здоровый дракон должен быть гораздо крупнее, чтобы суметь взлететь вместе с всадником. Но Ротар был не больше жеребенка и почти прекратил расти в последнее время.

Я сидела так, пока дракон не заснул, долго ждать не пришлось. В последнее время он уставал очень быстро. Потом осторожно перетащила его на сухое место, обтерла испачканные чешуйки ветошью. Передвинуть его было совсем несложно, с каждым днем он весил все меньше и меньше, словно истончался сам по себе, медленно уходя в окружающее пространство. Дракон спал, не шевелясь и будто не дыша, только изредка, почти незаметно, поднимались и опускались худые ребра. Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь, повторяя про себя: даруйте либо смерть, либо жизнь. Хватит.

— Ну как он сегодня, Тай? — Я обернулась к Анни. Она слегка неловко, покаянно смотрела на меня, словно то, что ее Росянка здорова, делает ее виноватой.

— Как обычно, — неохотно буркнула я.

— Что говорил лекарь, ему станет лучше?

Пожалуй, Аннет — единственная, кого я ни разу не хотела убить за этот вопрос или попросить заткнуться. Мою благородную прямолинейность другие слишком часто принимали за хамство. Но если знают ответ, то зачем задавать вопрос. Анни же всегда беспокоилась от чистого сердца, и не ее беда, что она не знает, как утешать кого-то, кто влип в полное дерьмо, как я. Честно говоря, я и сама не знаю.

«Нет, лекарь сказал, не приходи сюда больше… дай своему дракону подохнуть, — хотела закончить я, но потом, смерив взглядом ее искренне озабоченное лицо, решила воздержаться от мрачных речей: — В общем, не приходить, все равно ничем не поможет».

— Жаль. Но, может, он еще выздоровеет. — Я скрипнула зубами. Мой дракон ни одного дня в жизни не был здоровым. Полтора проклятых года растянутой агонии. Мне казалось, если я сейчас не сдвинусь с места, что-то взорвется во мне, сломается, рассыплется мутными острыми осколками.

— Я тут вспомнила про одно дело… я лучше пойду.

Засунув руки в карманы, хмуро щурясь, я вышла на улицу из длинных рядов крытых загонов, где содержались магические животные, как принадлежащие Академии, так и нет. Как сказал бы психолог, поза полной закрытости, но меня не очень-то тянуло радоваться миру. Снаружи было безветренно и тепло, в лицо дохнуло сухим, слегка пыльным воздухом. После полумрака глаза заболели от яркого света, солнце безжалостно роняло лучи, и двор казался выжжено-белым, а люди — неразборчивыми угольно-черными силуэтами на его фоне. Академия по-прежнему жила своей жизнью, ровно гудела чужими голосами, как растревоженный, политый кипятком улей. Лекции шли в разное время, и окрестности Академии никогда не пустовали. Кто-то по хорошей погоде решил делать уроки на улице, кто-то просто прогуливался, держась за руки и пуская сопливые романтические слюни. Сейчас, когда приближалось очередное десятидневье практики, все были еще более беспокойными, чем обычно. Меня практика обошла стороной. От своего свободного времени некуда было деваться. Настроение было поганым, и поделиться им было не с кем.

На деревьях вылезли первые листья, еще маленькие и слабые, но солнце пекло уже вовсю, как в начале лета. Я расстегнула кожаную «летную» куртку, которую носили все на нашем факультете, мне она была бесполезна, только вызывала каждый раз глухое раздражение. Но на новую одежду денег не было, старую же я заносила уже до дыр. Приходилось надевать что есть. Жара меня не радовала. Как только наступит время снять куртку, откуда-то придется доставать обновку или с помощью хозяйственных заклинаний приводить в божеский вид старую одежду. Хотя толку мало. Я и так третий год уже, как шхэнова елка, одним цветом.