Ритуал последней брачной ночи

Смоляные волосы, избитые сединой; висячие усы, нос горбинкой, глубоко посаженные темные глаза и губы цвета жженой пробки. Настоящий цыганский барон, за одну ночь заделывающий по двойне.

Цыганский барон склонился ко мне и беспардонно обнюхал мою физиономию.

— Вы не пьете, — едва сдерживая разочарование, сказал он.

— Еще не успела, — начала оправдываться я. — Только пришла.

— Вы журналистка?

Я перевела взгляд на репортерское кодло и обреченно вздохнула.

— Журналистка.

Молдаванин жаждал более исчерпывающей информации. И получил ее. В конце концов, не зря же Сергуня снабдил меня ксивой томной климактерички!

— Римма Карпухова. Газета «Петербургская Аномалия». Я и мой коллега приглашены.

— Пишете о светской жизни? — Для молдаванина он совсем неплохо строил предложения.

— Ну, если различные скандалы можно считать светской жизнью…

— Вы не похожи на журналистку.

Я открыла рот от удивления. По мнению Кайе, в прошлом большой любительницы немытых южных славян, молдаване всегда отличались некоторой безапелляционностью суждений. Но не до такой же степени!.. Или этот тип, как и всякий цыганский барон, не в меру прозорлив?

— Почему не похожа? У меня и удостоверение есть. Хотите, покажу?

— Удостоверение ничего не значит, — продолжал интриговать меня молдаванин. — Вы ведете себя не как журналистка.

— А как должна вести себя журналистка?

— Настоящая журналистка должна набрасываться на выпивку, как только почувствует ее запах. А вы здесь уже десять минут и так ни к чему и не прикоснулись.

— Вы за мной наблюдали…

— Я всегда наблюдаю за всем. Я — хозяин.

Черт возьми, значит, это и есть Аурэл Чорбу! Винодел, обитатель третьего номера гостиницы на Крестовском!

На вид Чорбу было не меньше сорока, а то и сорока пяти, и никогда в жизни я не видела такого вероломного лица. Этот, пожалуй, не задумываясь вырежет всех завсегдатаев придорожной корчмы, а их лошадей сведет на базар в какую-нибудь Чадыр-Лунгу!..

— Почему вы так на меня смотрите? — Чорбу неожиданно улыбнулся, и, в полном соответствии с моими представлениями о злодеях, в глубине его пасти сверкнул золотой зуб.

— Вы — Аурэл Чорбу, — сказала я.

— Верно. Я — Аурэл Чорбу.

— Я хотела взять у вас интервью, — тут же нашлась я. — Вы не будете возражать?

— Сейчас? — удивился он. — Даже не попробовав моих вин?

— Почему… Можно пить и разговаривать.

— Нет, нельзя. — Единственный золотой зуб Чорбу продолжал гипнотизировать меня. — Вина ревнивы, как женщины. Они не прощают, когда ими занимаются между делом.

Ценная мысль.

Сейчас мне придется выбрать, чем заняться — пить с Чорбу или задавать ему вопросы. Лучше, конечно, выпить, — тогда он уверится, что я и есть самая настоящая журналистка.

— Давайте начнем с вин, Аурэл.

— С каких?

— Все равно с каких…

— Так не пойдет, Римма… Я правильно запомнил ваше имя?

— Абсолютно, — кивнула я, больше всего опасаясь, что он потребует мое удостоверение.

— Для начала решите, чего вы хотите больше — сухих, полусухих, десертных, крепких? Может быть, коньяк?

Больше всего мне хотелось сейчас жахнуть водки, но намекать на белоголовое пойло в галерее вин я посчитала неприличным.

— А красное сухое у вас есть?

Аурэл Чорбу покровительственно ухмыльнулся и подбросил в руках невесть откуда взявшуюся темную бутылку.

— Удивительное совпадение. Мне тоже нравятся красные вина… Прошу! «Рошуде Пуркарь», лучшее, что у меня есть.

С проворством заправского бармена он вытащил пробку, разлил вино в хрустальные рюмки и протянул одну из них мне.

— Ничуть не уступает французскому бордо. Видите, как играет?

Я подняла рюмку: вино, действительно, было удивительного темно-рубинового цвета с едва заметным оттенком граната.

— Ну, как? — спросил у меня Чорбу, когда я пригубила так похожий на бордо «Рошу де Пуркарь». — Определите букет?

— Фиалка, — прикрыв глаза, сказала я.

— Правильно, фиалка… И чуть-чуть сафьяна. Он придает бархатистость… У вас задатки дегустатора. А теперь еще одно…

Он быстро поменял рюмки и представил мне новое вино:

— «Негру де Пуркарь»!

«Негру де Пуркарь» оказался сводным братом «Рощу де Пуркарь», но вместо фиалки отдавал черной смородиной. Я вылакала все до капли и мило улыбнулась отцу основателю «Каса Марэ».

Потом были «Виорика» и «Пино» в рейнвейных рюмках; «Романешты» и «Мерло» в лафитных рюмках; «Трандафирул Молдовей» в мадерных рюмках, разливанное море хереса и кагора — и все тот же чертов коньяк «Букурия» на десерт.

И над всем этим великолепием ароматов и послевкусии возвышался хитрый золотозубый дьявол Аурэл Чорбу. Теперь он уже не казался мне цыганом-конокрадом, скорее наоборот — утонченным философом, покровителем лозы, духом коньячной бочки… Глаза его отливали янтарным «Штефан Водэ», лоб искрился соломенным «Флоарэ», а в уголках губ играл рубиновый «Чумай».

За каких-нибудь вшивых полтора часа я нахрюкалась до такой степени, что пришла в себя только в директорском кабинете, на директорском диване, под директорскими руками, осторожно пытающимися лишить меня футболки.