Ритуал взаимодействия

Наоборот, источники рассказывают о других осужденных, которые обменивались шутками со зрителями, сохраняли социальное обаяние, помогали палачу надевать на них петлю и вообще облегчали дело для всех присутствующих. Юмор висельников действительно существует, например, когда аристократ перед тем, как быть гильотинированным, отклоняет традиционный стакан рома со словами: «Когда я пьян, я полностью теряю способность ориентироваться в пространстве»[216].

Процедурные сложности, которые может вызывать сопротивление жертвы казни, и общая тенденция этих людей идти на смерть сотрудничая, демонстрируют желание людей показать сильный характер. Обычно осужденный готов сотрудничать, он хороший спортсмен, он не ребенок, он принимает свой проигрыш без вспышек гнева и рыданий[217], даже может проявить характер бойца, с презрительной улыбкой считая ниже своего достоинства последнюю традиционную ставку — обращение к богу, молитву, просьбу к остающимся простить его и получить самим прощение[218]. Этот вид приличий является последним и страшно социализированным актом, ибо осужденный сглаживает социальную ситуацию, поддерживая наиболее хрупкую часть нашей социальной жизни — ее социальные случаи — как раз тогда, когда он имеет очень малый шанс далее участвовать в том, что он поддерживает. В конце концов, здесь присутствуют и другие. Проходите через челюсти вечности, если уж вам пришлось, но не ропщите.

Понятно, что в дни публичных казней за последним поведением осужденного внимательно наблюдают, и это вносит значительный вклад в его посмертную репутацию. Таким образом, герои могут рождаться, подтверждать свою репутацию и разрушить или подтвердить ее во время смерти. В обществах, где существует возможность казни, интерес к этому все еще можно обнаружить. Вот как описывает его Клод Браун в своих гарлемских мемуарах:

Казалось, будто множество людей по соседству, парней, с которыми мы вместе росли и ходили в школу, были казнены на электрическом стуле в Синг-Синге. Соседи старались поговорить с матерями и родственниками этих парней. Помню, в юности, находясь в Варвике (тюрьме) и вскоре после выхода оттуда, я услышал о попавших на электрический стул людях, с которыми был знаком. Все мы хотели знать, что они говорили, потому что пытались обнаружить что-то для себя. Мы хотели знать, что они чувствовали в последнюю минуту: стоило ли делать все это, чувствовали ли они, что оно того стоило, в тот момент, когда они шли на смерть.

В юности, через несколько лет после Варвика, я хотел знать, действительно ли эти парни были крепкими. Думаю, что большинство ребят моего возраста смотрели на них как на героев. Мы хотели знать их последние слова. Кто-то сказал мне, что, когда посадили на электрический стул Леденца (он был помешан на сладостях, и из-за этого мы звали его Леденцом), прямо перед уходом он сказал: «Ну, похоже, Леденец лизнул последний раз». Вот так. Каждый восхищался им за то, как он ушел. Он не вопил и не делал ничего подобного[219].