– Привыкли. Обжитые земли заканчиваются за Илсой, а здесь каждый получает столько земли, сколько сможет обработать, и освобождение от налогов на четверть века. Лучшая жизнь. Те, кто едет сюда за лучшей жизнью, готовы за это платить. – В голосе фельдфебеля прозвучала нескрываемая горечь. – Никого не пугают немалые шансы лишиться головы, пока не становится слишком поздно.
Я с интересом взглянул на него, но Сепп уже отвернулся и начал спускаться по лестнице. Пришлось отправиться следом.
– Проводить вас к арестованному, магистр? – официальным тоном спросил меня фельдфебель внизу.
– Нет, сначала поговорю со старостой, – отказался я. – И мне надо будет взглянуть на тела погибших. Тех, кого поднял некромант, и тех, кого они убили.
Сепп не сумел сохранить невозмутимость и нахмурился.
– Тела погребены! – напомнил он.
– Знаю, фельдфебель, – кивнул я. – Знаю. Но это действительно необходимо.
– Зачем?
Я вздохнул.
– Живые врут и заблуждаются. Мертвые – нет. Я должен точно установить, что именно здесь произошло, и не могу полагаться на одни лишь слова.
Служака вскинул подбородок и отрезал:
– Мои люди не станут разорять могилы! Это неприемлемо!
– Даже если речь идет о захоронении дикарей?
Фельдфебель скривился и повторил, чеканя слова:
– Никакого разорения могил не будет! Я этого не допущу!
– И почему же?
– Мне не нужен бунт! А местные точно взбунтуются, если кто-нибудь возьмется перерывать погост!
– Как скажете, фельдфебель, – вздохнул я, решив до поры до времени не обострять ситуацию, и попросил: – Проводите меня к старосте.
Староста отыскался в церкви. Каноник Йохан взялся провести службу, и послушать проповедь столичного священника собрались почти все обитатели деревеньки. Фельдфебель Сепп не стал дожидаться окончания богослужения и без лишних церемоний вывел старосту на улицу. Мы уселись на врытую неподалеку скамейку, и я поплотнее запахнул плащ. На улице было свежо.
Деревенский голова худо-бедно говорил на североимперском, но ничего полезного поведать не смог. По его словам, задержанный Ивар Фальк колесил по северным землям с телегой, нагруженной всяческим барахлом, что-то покупал, что-то продавал, тем и зарабатывал на кусок хлеба. О своей жизни не распространялся, ни с кем близко не сходился. В Луксале некромант останавливался на зимовку уже третий год подряд, но раньше за ним никаких странностей не замечали. Был он спокоен и приветлив, хоть обычно и молчалив, сам в друзья ни к кому не набивался и ни с кем близко не сходился.
Ничего удивительного в заверениях старосты не было: мало что исчезает столь же стремительно, как друзья у обвиненного в чернокнижии. Если кто и приятельствовал с Фальком, мне об этом теперь не расскажут даже под угрозой повешения. Чужак. Во всем виноват чужак. А местные его и знать не знают.
– Покажите дом, где он жил, – потребовал я.
Фельдфебель Сепп взглянул на солнце и предупредил:
– Когда надумаете допросить задержанного, скажите об этом моему человеку на воротах. А сейчас позвольте откланяться!
Рыжеусый служака ушел, а староста кликнул пробегавшего мимо пацана и велел отвести меня к дому, в котором остановился на зиму некромант. Там во дворе хибары с покосившимся забором уже вертелся Макс.
– Товары нашего купца местные растащили, – сообщил он мне, – но ничего запретного в доме, по словам старосты, не находили. Клянется в этом на Священном Писании, и не думаю, что врет.
– Записи? Какие-нибудь книги? – уточнил я.
– Ничего не было.
Я разочарованно выругался и зашел в дом, предусмотрительно склонив голову, дабы не зацепить макушкой низкую притолоку.
– Уже искал тайники? – крикнул я Максу.
– Да! – отозвался тот со двора. – И братья тоже успели пошарить внутри.
– Ясно.
Я встал посреди единственной комнаты и закрыл глаза, медленно и без всякой спешки погрузил себя в транс, потянулся к незримой стихии, объял реальность и взглянул на ее истинное обличье. Мир изменился, краски и цвета смешались, пронзающий все сущее небесный эфир засиял мягким янтарным свечением. Я погрузился куда глубже, нежели при обычном использовании истинного зрения, ведь сейчас оно было не в силах мне помочь. Простое лицезрение незримой стихии не откроет тайников, но если зайти чуть дальше, то мерцание эфира может показать, где укрыты вещи, которых некогда касалась сила.
Никто – ну или почти никто! – не зачаровывает рабочие записи, но к ним обращаются всякий раз, когда творится волшба, и листы невольно пропитываются эманациями магии. Внимательный наблюдатель вполне может отыскать их по искажениям эфирного поля.
Незримая стихия в доме была однородной, ничто не свидетельствовало о проведении здесь колдовских ритуалов, лишь в одном месте мне почудилось легкое марево. Голова пошла кругом, я вывалился из транса и едва не упал, пришлось даже опереться о стол, чтобы устоять на ногах.
– Макс! – позвал я. – Макс, иди сюда!
– Что-то нашел, Филипп? – заглянул в дом порученец архиепископа.
– Вторая половица от окна, – подсказал я. – Проверь, что под ней.