Ритуальное убийство на Ланжероновской, 26

    Волшебная Италия покорила меня. Почти два года мы наслаждались вольготной жизнью. Но как-то подошло время получать очередные деньги на проживание, а нам не выдали в банке положенные нам переводы, как мы предполагали и на что надеялись. Но перевода не было. Пытались связаться с Варшавой, но никак не смогли. Добрались до  Посла Польши в Риме. Он долго выяснял наше положение и в конце концов сообщил нам, что в Варшаве случилось несчастье, во многих метах Польши прошли бунты, поджигали имения, убивали богатых людей, грабили усадьбы. Как видно, сообщил нам Посол, и наша усадьба попала в этот водоворот. Посол предложил нам вернуться в Польшу и выяснить всё на месте. К тому времени у нас практически не осталось денег на обратную дорогу. А те, которые оставались для  оплаты  гостиницы  и  учителям, украл гувернёр и скрылся.

 Найти его мы не смогли да, собственно, и не пытались.

    Прошло несколько дней нашего пребывания в Италии без денег, без крыши над головой. А тут ещё братишка мой младший заболел тифом. Поместил я его в больницу для нищих. Там он и помер через две недели. Мне ничего не оставалось делать, как попытаться добраться до Польши. Двинул я в путь. Пешком, на перекладных, где обманом, где по милости добрых людей. Временами приходилось задерживаться в разных местах, чтобы хоть немного подзаработать и двигаться дальше в Польшу. Прошёл я всю Италию с юга на север, Францию, через Германию в Чехию. Два года проработал в Румынии грузчиком в порту, уборщиком улиц, золотарём[34], и кружным путём добрался через четыре года моих странствий до Польши.

    Варшава встретила меня враждебно. Никакого наследства у меня не осталось. Вся  семья погибла при бунте, сожгли усадьбу и вместе с ней всю мою семью. Как-то получилось, что оставшееся наследство «усилиями» адвокатов ушло на покрытие «долгов» отца кредиторам. Я остался голым и босым. Ни семьи, ни крыши над головой, ни денег, ни наследства. Ничего.

    Что оставалось делать. Искать приют, искать место в жизни. Оставаться в Польше не хотелось. Тяжело было жить там, где погибло всё, чем я жил, чем дорожил, на что мог надеяться. Долго думал, куда податься. Вот и очутился я в Одессе. Всё же тепло, юг, фрукты. Напоминала Одесса мне Италию, где я провёл несколько прекрасных лет.

 - Что ж получается? – обратился Коваль к Анжею.

 - А что получается? – переспросил тот.

 - А получается, что ни богатство, тем более бедность, ни религия и даже не место жительства не спасают людей от гибели и несчастий, - констатировал Коваль.

 - В такое страшное время приходится жить, - ответил собеседник.[35]

***

    Как же  отвратительно устроена жизнь, если какой-то ничтожный человечек, пьяница и хулиган, лентяй и бездельник, может свидетельствовать против другого человека, обвинять его во всех смертных грехах, наводить напраслину на честного гражданина. Еще более ужасно то, что другие люди, обличённые властью, имеющие право судить и наказывать, слушают всякую ерунду, наговор на честного человека и принимают по этому своё, казалось бы, справедливое решение.

    Эта несправедливость обезоруживала Мэира Маковского, лишала его воли к борьбе за свою жизнь, за справедливость. На суде он сидел безучастным, даже не слушал сам процесс, считая его недоразумением, которое каким-то образом разрешится само собой, не прилагая к этому сколько-нибудь активного действия.

 -  Фамилия? – бросал слова сухим скрипучим голосом судья.

 - Маковский, - вежливо  отвечал  статный, даже   красивый, уже не молодой человек с благородной сединой на висках и ухоженными бакенбардами, вернее, со следами былой ухоженности. Три месяца в камере предварительного заключения, оставили свои отпечатки. Правда, перед судом тюремный парикмахер прошёлся ножницами, придав им хоть видимость приличия.

 -Имя? – судья чеканил каждое слово.

 -Отец? – монотонно повторял судья.

 - Сословие?

 - Мещанин.

 -Вероисповедание?

 -Иудейское, - в зале прошёл шумок то ли одобрения, то ли возмущения.

    Мысли в голове у Маковского путались, ни одна не задерживалась надолго, они сменяли друг друга с бешенной скоростью. Боже мой, где же справедливость. В какое жестокое время мы живьём, если можно вот так, без всяких причин засадить человека в тюрьму. Его мама, как всегда, была права: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Это не она придумала, но часто повторяла. Как он, законопослушный гражданин России, стараясь жить по совести и чести, мог обвиняться в самом страшном из преступлений. Убить мальчика, взять из него кровь для мацы. Этот ужас длится уже сотни лет и никак не утихнет жажда преследовать, убивать, травить людей за несуществующие поступки. Три месяца он сидел в следственном изоляторе.

    В чём он мог сознаться, если этого не было. Да, он религиозный еврей, да, он соблюдает субботу, ходит в синагогу поговорить по душам с Всевышним. Он ничего не просил у Б-га, только сидел на своём постоянном месте во втором ряду, читал молитву и сердце успокаивалось, мысли приходили в порядок, сбрасывалось напряжение и тревоги.