Ритуальные услуги

Костю я знаю почти с первого дня работы Хароном и не перестаю им восхищаться. Когда-то он закончил Литературный институт и с тех пор ударно трудится на литературной ниве, то есть пишет абсолютно все — стихи патетические и лирические, глубокомысленные эссе и критические дневники, частушки и анекдоты, рассказы всех возможных мастей, включая эротические, статьи и заметки в прессу, интервью с представителями бомонда, а кроме того, подхалтуривает в какой-то забавной конторе, которая создает корпоративные гимны. Разумеется, Костя участвовал и в конкурсе на лучший текст нового гимна нашей страны, но весовая его категория в сравнении с мэтрами этого монументального жанра оказалась явно легковата.

— Вот именно, — с серьезным видом кивнул он. — Гимн.

— И в честь кого? Корпорации «Юкос»? Группы компаний «Альфа»? Банка «Национальный кредит»?

— Ты просто обхохочешься! — сказал Костя, усаживаясь на стул напротив меня.

— Ну?

— В честь президента.

Это сообщение заставило оторваться от созерцания водочной наклейки.

— Что? — поперхнулся я.

— Что слышал. Президента в честь. Это прямо усраться про любовь что за история! — Он мечтательно закатил глаза и уставился в потолок. — Встретил тут как-то случайно в одной редакции чувака, он, как оказалось, пописывает всякие пасторальные песенки — ну, про родной край там, пшеничное поле, березу у околицы… Ну вот. Я ему и говорю: а слабо слабать песню про президента? Музыка твоя, слова мои. И сбацали. Мужик текст на музычку кинул, на свои бабки в студии записал. А потом кассету как-то ухитрился сунуть кому-то — то ли в Думу, то ли вообще министру социального обеспечения.

— И что президент?

— Пока не знаю, — пожал щуплыми плечами Костя, косясь на дверь в кабинет Люки. — Так что, ее не будет сегодня?

— Думаю, нет.

— А я вам новую порцию принес. — Костя извлек из сумы коленкоровую папку, разумеется тоже кошмарно потрепанную, с на честном слове держащимися тесемочными завязками.

Талант Кости настолько многогранен, что, помимо всего прочего, из-под его пера выходят еще и эпитафии, которые он время от времени притаскивает нам.

— Давай посмотрю.

— Да что ты в этом понимаешь? — как обычно, насупился он.

— Ты же знаешь, у меня есть опыт в журналистике вообще и в публикаторстве в частности. — Я выдернул из его руки папку. — В школе мне доверили выпуск стенной газеты «Костер». И потом, я ведь с рецензированием эпитафий тебя еще ни разу не подводил. Во-первых, я, будучи погруженным в контекст, лучше тебя чувствую стилистику и настроение этого жанра. А во-вторых, безошибочно ориентируюсь в Люкиных вкусах.

Я раскрыл папку, заранее зная, что в ней обнаружу: стопку отпечатанных на полуслепой машинке листов, в верхнем правом углу которых проставлено имя автора (даже если творение состоит из одной единственной строки), а в левом нижнем — паспортные данные создателя текста, адрес, номер пенсионной книжки и прочие реквизиты. Уже не в первый раз рецензируя творения Алдарионова, я действовал по накатанной схеме, то есть бегло просмотрел всю пачку, раскладывая листки по отдельным стопкам: всего их, как правило, набирается шесть.

В первой оседают тексты, созданные Костей в порыве сердобольного к себе отношения: как правило, они представляют собой обращение безутешных родственников к усопшему. Вторые отстраненно философичны — они Косте удаются совсем неплохо. Третьи написаны под настроение сугубо лирическое. Четвертые есть слово, вымолвленное в простоте, — и, как всякое такое слово, оно тоже, как правило, удачно. Пятое — обращение к Создателю. И шестое — ни в какие ворота не лезет.

— С чего начнем? — спросил я, опуская ладонь на стопку с воображаемым грифом «Ни в какие ворота». — С грустного?

— Да что ты понимаешь… — на всякий случай обреченно пробормотал Костя, приготовившись слушать приговор.

— Ну, поехали, — сказал я, извлекая из пачки лист, и, держа его — согласно поэтической манере читать стихи — в парящей несколько на отлете руке, продекламировал:

Не высказать горе,

Не выплакать слез,

Навеки ты радость

Из дома унес.

— Костя, я ничего не имею против смысла этого творения, — заметил я после паузы. — Но ритмическим строем оно мне поразительно напоминает жанр частушек. Или вот еще:

Ты спишь, а мы живем,

Ты жди, а мы придем…

— При чем тут частушки?! — взбеленился Алдарионов. — У частушек совсем иной мелодический строй. Вот послушай; — Он откашлялся и тягуче пропел:

Вот упал метеорит,

А под ним еврей лежит.

Это что же за напасть?..

Камню некуда упасть!

— Ну ладно, — согласно кивнул я. — Убедил. Пошли дальше.

Проходящий, остановись,

Обо мне, грешном, помолись.

Я был, как ты,

Ты будешь, как я.

— Это слишком рискованное откровение, — прокомментировал я. — Надо же быть полным идиотом, чтобы остановиться у памятника с таким текстом. Да еще помолиться. Я понимаю, конечно, философскую подоплеку — мол, все там будем! — однако высказана она слишком в лоб: «будешь, как я…» Тебе случалось видеть труп после того, как он полежит в земле?