Рюма в стране ирокезов

Сначала Нюрка злилась. Тоже мне: придумали кличку собачью и дразнят. Ну, было дело, ревела, а теперь нет. Теперь она не Рюма, а Нюрка. Потом поняла: злись не злись, а прилипла кличка на веки вечные. И тут не каприз, не злая насмешка, а насущная необходимость. Три Нюры было в детдоме: Нюрка-Стрекоза, Нюрка-Мимоза и Нюрка-Рюма. Кому-то потребовалась Нюрка. А которая из трех? Вот стой и вспоминай фамилию. А то сказал просто — Рюма и все ясно. Все знают, что Рюма — это Нюрка Солодовкина.

А на даче хорошо, вольготно. Две комнаты у мальчишек и две у девчонок. Никаких топчанов. Матрацы прямо на чисто промытом полу, простыни, подушки и легкие одеяла. Окна настежь. Заскочит утренний ветерок в окошко и ну возле уха или между лопатками щекотать — и приятно, и спать еще крепче хочется. Из взрослых один дворник Фома, да и тот лишь на ночь приходит спать на террасу: и пьяный забрести может и хулиганов опасаться приходится.

Утром сходят мальчишки к Клеопатре Христофоровне за продуктами. Девчонки завтрак готовят. Костер. Два кола с сучьями и котелок, подвешенный на перекладину. А под котелком огонь. И вы думаете, что у девчонок варево было хуже, чем у Василия Протасовича? Ого-го-го! Лучше!

Василию Протасовичу отвесили крупы, отмерили картофеля, дали масла, луку, соли и вари кондер. И сегодня кондер, и завтра кондер. У девчонок тоже кондер, да не тот. Кто-то заблудился на чужом огороде — и за пазуху морковка угодила. Кто-то нечаянно помидор прихватил. Кому-то посчастливилось парочку рыбок выудить в пруду. Куда это добро? В котел! А тут еще аппетит зверский. Нет, у девчонок кондер вкусней.

После завтрака у мальчишек начиналась борьба с конквистадорами. Свободолюбивые «индейцы» боролись со всеми и всякими пришлыми завоевателями. Жадных охотников до чужих земель не счесть. Но борьба, собственно, шла не за землю, а за воду. Сипягин пруд — единственное место в городе, где можно летом поплескаться детворе. Пруд в руках «индейцев», причем не тех, диких, что встречали Колумба на берегу Нового Света, а вкусивших кое-что от плодов цивилизации.

«Индейцы» из Сипягиной рощи не были простачками, но они не снимали с пришельцев скальпы, не сажали их под медленную капель и не делали живой мишенью для молодых воинов. «Индейцы» Горного озера ограничивались данью. Больше того, они имели начальное представление о классах, революции, гегемонии пролетариата и войнах справедливых и несправедливых.

Себя дикари считали истыми пролетариями. Все признаки налицо: у них все общее, и они ничего не имеют, кроме собственных рук. Жадные до всего интересного глаза, вечно голодный желудок и покрытые цыпками ноги в расчет не принимались. Вот насчет труда… Истинный пролетарий это тот, кто трудится. Труд они оставляли себе на будущее. Ну, а так как они пролетарии и дача их, то вполне понятно, что они распространили свою «гегемонию» на всю Сипягину рощу с прудом включительно.

Теперь о войнах. Ребятишки подгорненской стороны беспрестанно нарушали границы дачи. И не только они. Были пришельцы с Властовской школы, от Нижнего базара, от армянской церкви и даже из центра города. Сипягина дача — буржуйская и досталась дикарям после революции. Должны ли новые владельцы защищать завоеванные революцией права?

Должны! Значит, они ведут войну справедливую, а все остальные мальчишки — захватническую, несправедливую.

С классами дело было посложней. Вот, скажем, у Митьки Вяхирева отец шапочник и у Генки Родионова — шапочник. Оба живут на Второй Подгорной улице, по соседству. Оба считаются в финотделе трудящимися кустарями. А дикари детдомовцы с Митьки берут дань, а Генка купается в пруду безо всяких. Потому, что финотдел не знает, а «индейцы» знают: Генкин отец своего товара не имеет — получает у Вяхирева и ему же готовую работу сдает. Они считают, что Митькин отец буржуй, а Генкин — пролетарий, хоть и не вполне, потому что свой дом имеет, и сад, и собаку, но все-таки трудящийся.

Или Арам Саркисов. Отец Арама, по официальным данным Советской власти, мелкий частный торговец. Паразит — по-детдомовски. А туземцы всю семью Арама считают пролетарским элементом.

Старый Ашот торгует керосином вразнос. С рассвета и дотемна ходит Ашот по окраинным улицам города и кричит:

— Красы-ы-ынь кому на!

Слово «керосин» Ашот произносит по-своему и протяжно, а «кому надо» говорит быстро и даже без последнего слога. Вот и получается:

— Красы-ы-ынь кому на!

Одет Ашот в пропахшие керосином отрепья. На ногах — веревочные постолы. На голове — старая, залоснившаяся от времени синяя фетровая шляпа с обвисшими полями. За спиной у Ашота тяжелый четырехведерный железный ранец с керосином. Лямки давят на плечи, Ашот горбится от тяжести, шагает широко, по-грузчицки расставив ноги, и хрипло кричит:

— Красы-ы-ынь кому на!

Выходят хозяйки с железными банками, стеклянными четвертями.

— Нацеди-ка, Ашот, пять фунтов.