Рюма в стране ирокезов

А однажды пришел дворник Фома и спросил:

— Которая тут у вас с ребенком?

— Нюра с ребенком, — кивнула головой Клава. — Вон в уголке сидит.

— Ага. Нюра, значит, — Фома почесал пятерней короткую седоватую бородку. — Тогда иди, Нюра, мебель получай.

Мебелью оказалась голубенькая деревянная кроватка с желтыми планками. Для Женьки кроватка.

— Во! — ткнул Фома кроватку жестким пальцем. — Сам сварганил.

— Хорошая! Очень хорошая кроватка! — обрадовалась Нюрка.

— Чего уж там! — отмахнулся Фома. — Пользуйся.

На другой день Нюрку вызвали на примерку. И хоть оба платья были еще на ниточках да на булавках — Зина говорила: «на живульках», — ей было приятно чувствовать на плечах новую красивую одежду. Что платья будут красивые — и Зина и Катя в один голос сказали. А когда платья были уж совсем готовы, Нюрку подвели к большому зеркалу, и она увидела стриженую глазастую девчонку с оттопыренными ушами в красном платье с пояском и белой отделкой. Потом ее одели в цветастое с пышной юбкой. После этого она даже с коротким подолом примирилась.

«Куда ж денешься — не своя воля, — вздохнула Нюрка. — Всем так шьют».

И еще Нюрке чье-то старенькое, серое платьишко подогнали. Сказали, что это рабочее.

А дней через пять в дверь заглянул Генка Тарантул и поманил Нюрку пальцем:

— Иди тебя Фома зовет.

— Зачем?

— Там узнаешь, — Генка таинственно подмигнул и ушел.

Фома по списку заведующего числился дворником. На самом же деле он был и швец и жнец и на дуде игрец. Появился он в детдоме самым странным образом. Ребята говорили — приблудился.

Везли как-то дрова с лесосеки, а на опушке один гуж возьми и порвись. Веревочный гуж был, ну и перетерся. Пробовали ребята свои опояски приспособить — рвутся, хоть плачь. Вот тут и подвернулся Фома. Время хоть и весеннее, а прохладно: он и сидел всей семьей по-цыгански у костра. Семья у Фомы порядочная: одних девчонок пятеро, мал мала меньше, да сам с женой.

Подошел Фома, поглядел на ребячью возню, покряхтел, повздыхал, почесал бороду и молча рассупонил хомут. Снял этот самый гуж порванный и начал концы расплетать да заплетать. Копошится, а сам расспрашивает:

— Чья лошадка-то?

— Наша. Детдомовская.

— Что ж у вас кучер-то лодырь такой? Вся сбруя никудышняя.

— Нет у нас кучера, — отвечают ребята. — Мы сами.

Порасспросил Фома, как да что, а там и гуж готов. Впряг Фома лошадь и скомандовал своей семье:

— Поехали!

Те подхватили узелки и зашагали за Фомой следом.

Приехав, Фома распряг лошадь, свалил дрова и пошел по двору. Облюбовал в конце корпуса закоулок между стеной и забором и опять своим:

— Тут располагайтесь! — а сам пошел заведующего искать.

О чем он говорил с Соломоном в канцелярии, никто не слышал, только стал с тех пор Фома и дворником, и конюхом, и плотником, и стекольщиком, а всю его семью на кухонное довольствие поставили.

На другой день замесил Фома на коняге круг глины с соломой и наделал саману. Пока саман сох, он из дровяных дрючьев дверную да оконную коробки вытесал. Потом, там где в первый день место облюбовал, в закоулке, где угол кирпичного забора и корпус три стены образовали, четвертую стену из самана сложил. Вмазал коробки, навесил дверь, раму связал, крышу покрыл и поселился с семьей в этом, как называли ребята, «корпусе номер два».

Вот сюда, в «корпус номер два», и пришла Нюрка. Фома сидел у окна на низенькой скамеечке и сапожничал.

— Пришла? — спросил он Нюрку.

— Пришла.

— Нюрка?

— Нюрка.

— Ну, садись. Я вот кончу — разговор будет.

Нюрка присела на массивную табуретку, видно, тоже хозяйской работы. Фома к ботинку подметку прибивал. И так это у него ловко получалось, что Нюрка прямо засмотрелась. Возьмет Фома в рот деревянных гвоздей пяток, шилом в подошве дырочек наделает, потом шпильки в те дырочки поставит в ряд, как солдатиков, и — раз, раз! — молотком. От шпилек только одни белые точки на подошве остаются. И, скажи ты, ни одна шпилька не сломается.

Закончил Фома прибивать, рашпилем подметку зачистил, поставил ботинок и спрашивает:

— Платья-то тебе сшили?

Нюрка удивилась: и откуда он знает?

— Сшили, — говорит.

— И пальто дали?

— Дали. Старенькое, а без дырок.

— Ничего, — говорит Фома. — И в стареньком ладно. А обутки есть?

— Нет обуток, — вздохнула Нюрка.

— Не горюй, Нюрка. Найдем обутки.

И стал Фома в углу рыться. А там у него ботинок — куча! Разные. И желтые, и черные, и остроносые, и тупорылые. На Нюркины ноги тоже пару подобрали. Крепкие ботинки. С пистонами. Только один — черный, другой — желтый. А Фома успокаивает:

— Это не беда, что у них колер разный. Мы их черной ваксой почистим, они и будут одинаковые. Зато прочнющие — за две зимы не износишь! — и один об другой подошвой похлопал.

— А отчего они разные, дядя Фома?

— От бедности, Нюрка. От бедности. Заведующий говорит: «На тебе, Фома, подошву, а на верха денег нет. Сам выдумывай». Ну, как их, верха-то, выдумаешь? Пошел на свалку, а там обносков хоть пруд пруди. Подошвы поизносились, а верха хоть куда. Вот из этого добра я и тебе ботинки выдумал.