Рюрик

Генеалогия русских князей в Иоакимовской летописи все более дополнялась и детализировалась. «Имел Рюрик неколико жен, но паче всех любляше Ефанду, дочерь князя урманского, и егда та роди сына Ингоря, даде ей обесчанный при море град с Ижарою в вено». Урманию Татищев объясняет как шведскую область, хотя на самом деле в древнерусских источниках «урманский» означает «норвежский». Имя жены Рюрика Ефанды является, как показали исследования татищевской «Истории», следствием недоразумения. В договоре Руси с греками 944 года среди прочих лиц, которых представляли послы при заключении договора, упомянута некая жена Улеба по имени Сфандра (Сфанда). Имя это, по всей видимости, восходит к древнескандинавской основе Svan (лебедь). В тексте договора во Львовской летописи, которой пользовался Татищев, это имя передано в форме «Ефанда». Предполагают, что именно это чтение и стало основой для возникновения имени Рюриковой жены[63]. «Вено» — это выкуп, который давал жених семье невесты. Татищев связал «вено» жены Рюрика с известиями скандинавских саг о том, что жена Ярослава Мудрого, шведская принцесса Ингигерд получила в качестве свадебного дара Альдейгьюборг (то есть Ладогу) с прилежащими землями, которые историк считал тем же «пределом», что и владения мифической Ефанды. И тут же высказал предположение, что эта территория получила название Ингрия от имени Ингоря, то есть Игоря, сына Рюрика и Ефанды. Ясно, что Ингрия также принадлежит к числу тех земель, которые стали важны для России в период Северной войны..

Затем Рюрик отпускает Оскольда (только одного князя!) по просьбе полян, притесняемых хазарами, на княжение в Киев. Здесь Иоакимовская летопись как бы подтверждает предположение самого Татищева о том, что «Дир» — не личное имя, а искаженное сарматское слово «пасынок». Перед смертью Рюрик передал свое княжение и своего сына шурину Олегу, «князю урманскому». Получается, что Олег был братом Ефанды. И снова «Иоаким» подтверждает татищевскую мысль о родстве Игоря и Олега. Это подтверждение подкрепляется и ссылкой на уже знакомую нам «Раскольничью летопись», где Олег назван «вуем» Ингоря, то есть братом его матери.

Ольга, как и полагал Татищев до обнаружения Иоакимовской летописи, происходила от рода Гостомысла: «Егда Игорь возмужа, ожени его Олег, поят за него жену от Изборска, рода Гостомыслова, иже Прекраса нарицашеся, а Олег преименова ю (ее) и нарече во свое имя Ольга». Прекраса — имя из того же культурно-исторического контекста, что и Умила, такие имена ближе к романтизации славянства в XVIII веке, нежели к древнерусской традиции. Дальнейший рассказ Иоакимовской летописи обнаруживает все ту же тенденцию — подтверждение предположений Татищева, высказанных им еще до «обретения» этого невероятного источника. Заподозрить в создании Иоакимовской летописи самого историка как-то рука не поднимается… Замечательные слова по этому поводу принадлежат одному из исследователей этого текста П. А. Лавровскому: «При таких достоинствах, при звании своем, Татищев не мог быть лгуном, обманщиком в истории, тем более древней, где нельзя и самому пристрастному критику объяснить цели лжи и обмана»[64]. Тем не менее внимательное прочтение так называемой «истории Иоакима» ставит ее аутентичность хотя бы XVII веку под большое сомнение. Эти сомнения простираются в исторической науке вплоть до признания Иоакимовской летописи плодом творчества самого Василия Никитича[65]. Как бы то ни было, очевидно, что сообщаемые псевдо-Иоакимом сведения по древнейшей истории Руси к самой этой истории ни малейшего отношения не имеют.

Глава третья «Проклятый» вопрос русской истории