Рюрик. Полёт сокола

– Да не трогаю я твоего раба, на что он мне? – ответил по-словенски купец, немного понимавший нурманскую речь. Нурманы крикнули двум другим рабам, и те быстро подхватили упавшего собрата.

– Да ты убил его! – вскричал старший из викингов. Взъярившись, он схватил за грудки местного купца и тряхнул так, что у того слетела шапка. Купец тоже разгневался и с силой оттолкнул от себя викинга, тот, споткнувшись, рухнул на груду сложенного товара. Вокруг закричали, кто-то кликнул стражу. Викинги схватились за мечи, крича и сверкая очами. Ещё один из них, не успев выхватить клинок, упал от удара в скулу крепкого словена или вепса. Подоспела городская стража и стала разнимать дерущихся белозерцев и нурман. В это время шнеккар старого купца уже отошёл от пристани, видимо, отплывавшие нисколько не интересовались драчкой на торжище между их земляками и местными.

Ближе к полудню на свежесрубленное, ещё пахнущее сосновым духом резное крыльцо терема легко вбежал начальник городской стражи и, справившись у охоронца, где князь, пошёл в указанную светлицу.

– Княже, на торжище нурманские купцы повздорили с местными, вроде кто-то раба ихнего убил. Ну, нурманы, знамо дело, за мечи сразу схватились, городская охрана их развела. Да викинги, они же пузырятся что твоя медовуха, княжеского суда требуют, ярятся! – доложил начальник городской стражи.

– Много ли тех нурманов? – спросил Сънеус.

– Да нет, княже, человек шесть, не считая рабов.

Десяток дружинников сопровождали князя к торжищу. По новой деревянной мостовой дробно застучали конские копыта. Когда уже подъезжали к торжищу, из-за угла какого-то склада выкатился воз с нерасторопным возницей, который вконец растерялся, увидев всадников. Он попытался придержать лошадь, но как-то неуклюже, и гружёный воз выкатился на самую середину мощённой брёвнами улицы, преградив проезд князю и его воинам. Рассерженный десятник заорал на непутёвого возницу и замахнулся на него плетью, конники стали объезжать неожиданную преграду. И в этот самый миг князь охнул и запрокинулся назад: стрела с характерным звуком вонзилась ему прямо в ямку под кадыком на открытой шее.

Княжеский терем Рарога в Ладоге

Ольг шёл к Рарогу с самой дурной вестью.

– Княже, – молвил, входя в гридницу, воевода, – в Белозере беда стряслась!

– Что-то со Сънеусом? – поднимаясь навстречу, тревожно спросил Рарог, которому уже два дня было весьма беспокойно на душе.

– Погиб твой младший брат, княже, – с трудом выговорил кельт.

Князь сжал зубы так, что побелели скулы.

– Как случилось? – глухо выдавил он.

– В Белозере произошла стычка с нурманами, вроде бы кто-то из наших убил их раба, нурманы потребовали княжеского суда. И когда князь с малой дружиной направился к торжищу, его поразили стрелой. Завязалась схватка, нурманов, конечно, побили, но рана Сънеуса оказалась смертельной, – сиплым голосом молвил Ольг.

– Как мыслишь, сие случайность, или… – князь вперил в него свои синие, подёрнувшиеся пеленой от внутренней боли очи.

– Обо всём разузнаю, обещаю тебе, Рарог!

– Как же так, брат Ольг? Ведь совсем недавно Трувора не стало, от хвори неведомой помер, а теперь и Сънеус, самый младший… Как матери о том сообщить, рука не поднимется написать ей такую весть… Всё сердился на меня, что в Вагрии его в охрану ставил, берёг, младший ведь… – Рарог сел за дубовый стол и обхватил голову руками, покачиваясь из стороны в сторону. Пред ним вставали картины детства и юности: снова несут его сильные руки воинов средь огня и треска разбиваемого камнемётными машинами Гам-града; снова он стоит испуганный на стене родного града Рарога и со страхом глядит на многие костры большого воинства Людовика; а вот он в кольчуге под алым стягом с белым соколом перед началом похода на нурманов; или в лодьях, причаливающих к Ладоге. И всюду рядом были его младшие братья: басовитый основательный Трувор и тонкий задумчивый Сънеус. Князь тяжело выдохнул: – Всё, теперь я один остался, как дед Гостомысл, у которого было четверо сыновей, и все голову сложили раньше…

– Ты неправ, княже, – угрюмо возразил Ольг. – Горе великое приспело, братья погибли, то верно, неизбывное горе, но не один ты нынче. С тобой побратимы-рарожичи, верные и преданные до последнего часа, дружина наша славная, что за тебя и всю Русь костьми готова полечь. Врагов, их не счесть ни тут, ни в чужих странах, но какой воин без врагов, и какое большое и важное дело легко делается? Не гневи богов наших и не реки, что один остался! – с некоторой обидой в голосе веско закончил кельт.

– Прости, брат Ольг, от печали душевной те слова я рёк, от горя по братьям погибшим. Не уберёг я их, и как старший первым за их смерть ответ перед богами и матерью несу…

– Княже, я тоже свою вину чую за гибель братьев твоих, знать, плохо службу изведывательскую правлю, – с горечью признался Ольг. – А виновных я найду, хоть на дне морском, а достану! Честью своей клянусь!

Фиорд скандинавского хёвдинга Олафа Жестокого