Рюрик

В это время хоровод настиг князя, завлек его вместе с дочерью и младшей женой в свое кольцо и закружил…

Весь год глаголили новгородцы о празднике урожай и без конца удивлялись его богатым дарам: ведь ровно через девять месяцев после него Эфанда родила сына, нарекли которого Ингварем; Хетта от Кьята родила дочь, а в Новгород нежданно-негаданно взял да и вернулся глава северных объединенных словен вместе со всей семьей и как ни в чем не бывало поселился в своем старом доме. И ничто не изменилось в Новгороде.

И не погустела роса, и не пересохла река волхвов и гадателей, и не изменил своего направления северный ветер, и не стал короче летний день, и не стала холоднее зимняя ночь…

* * *

Сначала посадник, убедившись, что город не изменился, бродил все поодаль, будто вынюхивал, можно ли к варягу в гости заходить, потом осмелел и… зашел! Увидел, что Рюрик радуется сыну, как малое дитя, Хетте с миром разрешил жить в доме меченосца левой руки, а Руцина была свободной женщиной. Князь принял Гостомысла неожиданно просто, без обид и жалоб. Похвастался наследником, посмеялся над своим единоженством и поинтересовался Гостомысловыми делами…

Но добро добром, а и зло не летало — поперед себя бежало.

Как-то вечером, сидя на крыльце, услышал Рюрик радостный крик дозорного, а вскоре тот и сам прибыл с донесением:

— От Аскольда из Полоцка дары прибыли! Две ладьи добра всякого! Ого!

Как ужаленный вскочил Рюрик, хотел крикнуть: «Потопи проклятых!» — но поперхнулся на полуслове и закашлялся.

Остолбенел дозорный, покачал головой и прикусил бойкий язык. «Неужто не по нутру добро Аскольдово? — подумал бедовый и съехидничал про себя: — Так не принимал бы! Отдал бы все нам!»

Эфанда накинула на плечи мужа меховое покрывало, дала теплого брусничного настоя и тихо, но настойчиво сказала:

— Не топи! Отдай все дружинникам!

Рюрик удивленно посмотрел на нее и, подумав, распорядился:

— Сообщи Дагару и Кьяту мой наказ: Аскольдовы дары раздать дружинникам. Слебники пусть передают низкий поклон правителям Полоцка. Все! — хмуро закончил он, зло отбросил меховое покрывало и, не глядя на Эфанду, молча ушел со своего любимого крыльца.

А по Новгороду молва пошла: князь дружину любит, все дары ей полоцкие отдал, сам хворает, но Аскольду завидует!.. У священного котелка часами простаивает. Маленького сына нянчит, с Бэрином долгие беседы ведет… А дружину в поход не готовит!

И из уст в уста каждый день одно и то же…

Лето прошло в обычных заботах. Новые добрые вести шли из Ладоги: Олаф с Ромульдом с буйными викингами благополучный торг совершили, скромные дары Рюрику прислали — острый меч с резною ручкою и легкую кольчугу.

Полюбовался Рюрик на дары и вновь загрустил. Нет, следующим летом он обязательно свою дружину проветрить выведет. Всю зиму будет лечиться целебными травами, ни один отвар не выплеснет за спину — все до капельки выпьет. Только бы помогло!

Наступила осень, и опять дозорный с пристани летит, в меховую одежду от мерзлого ветра прячется и осторожным голосом уже тихо молвит:

— Слебники от Аскольда с Днром прибыли.

— Пусть идут в дом, — разрешил князь и снова закашлялся.

Дозорный не шелохнулся. Знал, что князь еще велит кого-нибудь кликнуть на беседу. Так и есть.

— Позови Дагара, Гюрги, Вышату, Гостомысла и Власку…

…В гридню вошли люди, которых Рюрик когда-то видел, когда-то помнил, а нынче, разодетых в богатые меховые одежды, едва узнал: да и пять лет прошло, как не виделись. Гости отвесили низкий поклон хозяевам, разложили на столах горностаевые шкурки, драгоценный бисер в длинных зеленых связках и важно уселись, на широких беседах, покрытых меховыми покрывалами.

Хозяева не пошевельнулись. Ждут самого главного.

— Аскольд… просит дозволения… перебраться со всем родом своим… в Царьград, — бесстрастным голосом проговорил наконец первый посол, не глядя на князя.

Рюрик закрыл глаза и покачнулся. Он ожидал чего угодно, но только не этого.

Гостомысл шумно вздохнул, с тревогой поглядел на Рюрика, тайком перевел взгляд на Власку и погладил свою длинную бороду, чтобы успокоиться.

Власко метнул подозрительный взгляд сначала на гостя, затем на Рюрика, потом почему-то на отца. Уловил досаду и боль старика, но не проник в их глубину.

— Но ведь у него жена-мадьярка, — возразил Рюрик, придя в себя от столь неожиданного удара Аскольда. — Откуда же взялась дума такая? — хриплым голосом спросил он, покачав в диве головой, и еще раз тихо повторил: — В Царьград захотел, не куда-нибудь!

Первый гость широко развел руками и тихо пояснил:

— Аскольд дважды был в Царьграде с удачным торгом. Мадьяров-то мы отогнали далеко от Днепра, как ты и велел, а потом вот ко грекам попробовали сплавать… Получилось. И вот во время торга Аскольд там, прямо возле Святой Софии, родича своего встретил… — и, ни разу не сбившись, волох говорил и говорил, переводя взгляд с одного советника на другого, с одного хозяина на другого, ища сочувствия или покорности.

Дальше Рюрик ничего уже не слушал: все ясно — бегут!

— А кто же в Полоцке сядет? — резко оборвал он рассказчика. Наступила минута молчания.