Рюрик

— Я знаю, сын мой, это нелегко дается, — тихо проговорил вождь. Рюрик покачал головой. — Ты успокойся, помолчи. Я все понимаю… Ты умница, наш князь!.. Ты не принимаешь только одного, — с горечью добавил Верцин, тяжело вздохнув. Он заглянул сбоку в осунувшееся лицо Рюрика, будто бы ждал, что вот сейчас он увидит эту черную кошку — гордыню, резвящуюся в душе молодого, храброго князя и ждущую своего часа, чтобы больнее царапнуть хозяина…Нашего смятения, — медленно выговорил вождь.

Рюрик вздрогнул. Услышать признание из уст самого Верцина?! Нет, это выше его сил! Он поднял голову с колен старика и попытался встать.

— Прошу тебя, Рюрик, посиди со мной, — настойчиво, но очень ласково попросил опять Верцин.

Рюрик наконец уловил эту отцовскую ласку в голосе вождя и, невесело улыбнувшись, проговорил:

— Вы словно уговорились убить меня своей нежностью. — Он все-таки встал и, не обернувшись к вождю, глухо добавил: — Столько любви! Столько ласки! А на деле — одно предательство! — Он махнул рукой и медленно побрел к воротам.

— Остановись! — грозно потребовал вождь и тоже поднялся, возмущенный несправедливостью князя.

Рюрик не посмел ослушаться. Остановился. Оглянулся на вождя. Ветер развевал длинные седые волосы, пурпурную накидку и, как неведомый ваятель, подчеркивал величие и мудрость главы племени рарогов. Отчаяние и гордость, ожесточение и любовь к вождю — все перемешалось в душе князя и не позволяло произнести ни звука.

Верцин понял и принял к сердцу эту бурю чувств молодого князя и, зная, что говорить в такие минуты незачем да и нечего, обнял Рюрика, и тот доверчиво припал к его груди, как сын припадает к груди отца в такие минуты.

* * *

С тех пор как Рюрик, хмельной и довольный своей победой над германцами, побывал у Руцины, дни и ночи для первой жены князя рарогов стали бесконечно длинными и тревожными. Руцина делала все, чтобы не попадаться на глаза своему любимому повелителю, и большую часть времени проводила с дочерью. Она терпеливо ждала, когда Рюрик сам забудет о том роковом дне и сам придет к ней. Но он не забывал. Он помнил все и не мог простить ей отступничества от Святовитовых заветов, от трепетного молчания перед Камнем Одина в канун первой брачной ночи, от всего того, что так крепко связывало их раньше.

Не напоминал Рюрику о своем смятении и Верцин. Он с обычной строгостью следил за ходом жизни своего племени: вникал во все интриги верховного жреца и друидов, знал новости каждого двора, но только не знал, как подойти к Рюрику, чтобы помочь ему обрести душевное равновесие.

Не добился никаких результатов и Бэрин, придя однажды вечером к князю на застольную беседу. Застолье было, а беседа так и не получилась. И ведь Бэрин здесь ни при чем: Бэрин такая же жертва, что и он, князь рарогов. К тому же Рюрик нутром почуял, что Бэрин скорее подослан Верцином, чем пришел по собственному желанию. И потому не было уверенности и твердости в его словах, когда верховный жрец сказал; «Боги не допустят этого!..»

«Чего не допустят? — смеясь хотел спросить Рюрик верховного жреца. Смятения души? Бэрин, этот хитрец, и сам отлично знает, что смятение души означает начало (!) конца. Начало — принятие другого бога, конец — отказ от богов, которым поклонялись деды и прадеды наши. Бэрин! Ведь мы понимаем, что с нами творится, но только как, как сказать нам об этом друг другу?!»

Рюрик метался в поисках выхода, но, так и не найдя его, решил: надо молчать. Так будет честнее! Пусть думают о нем, князе рарогов, что угодно, а он будет молчать…

Молча он бродил по своей гридне — даже ветвистый семисвечник, все еще стоявший в центре огромного стола, не останавливал, как обычно, на себе его внимание, так глубоко он был погружен в свои думы. Молча ходил по улицам своего селения. Молча посещал торжки и места застроек. Молча ходил по своему огромному двору, не удивляясь, что не натыкается, как прежде, на большое меховое одеяло, на котором играла маленькая златокудрая Рюриковна вместе с матерью или няньками.