Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов

Период русской истории, традиционно именуемый «татаро-монгольским игом», интерпретировался русскими историками от Татищева и Карамзина до Соловьева и Платонова достаточно однозначно как наиболее трагический и несчастный период русской истории, трагически и искусственно замедливший культурное развитие Руси. Затем явилась концепция Л. Гумилева, сложившаяся под влиянием евразийства 30-х годов (П. Савицкий, Н. Устрялов), уже смыкавшегося со взглядами собственно фашистскими. (Например, в «Меморандуме относительно евразийского движения» евразийцы откровенно восхищались «грандиозным делом возрождения итальянской нации» и тем, как «фашизм на практике строит идеологию»; в национал-социализме, то есть в германском нацизме, также усматривались «здоровые корни, часто подсознательные», равно как и «тенденция к суверенитету духа»)… Кстати, с Савицким Гумилев встречался в Праге… И вот на неподготовленного советского читателя, привыкшего к тому, что история — лишь «скучный школьный предмет для заучивания», обрушились тома сочинений Гумилева, полные занимательных баек и «вроде бы научных» концепций… Диссидентствующая интеллигенция близоруко не замечала «нормального антигуманизма» Гумилева; ощетинивалась на малейшие попытки критики его «концепций». Еще бы — «сын таких поэтов!», «запрещенные идеи», «сидел»… Всё это очень напоминает отношение наивных лесных деревьев к угасающему костру в сказке Феликса Кривина… Костер угасал, деревья протянули ему свои ветви-руки… все большее число деревьев сгорало в пламени крепнущего костра, но в лесу продолжало держаться мнение, что костер замечательно освещает жизнь… и только когда гроза угасила пламя лесного пожара, сделалось понятно, какое это бедствие — лесной пожар… А между тем, почувствовавший себя «патриархом отечественной науки», Гумилев уже вещал в интервью: «Возьмите работы князя Трубецкого и посмотрите… Самое главное — «не попасть к немцам на галеру», к европейцам то есть. Я с ним полностью согласен, это самое главное. Я не хочу быть у немцев на галерах. Это уже было у нас не однажды…» И далее… «Так вот, тюрки и монголы могут быть искренними друзьями, а англичане, французы и немцы, я убежден, могут быть только хитроумными эксплуататорами…» И — на наивный (или коварный) вопрос интервьюера о том, «кто они — нынешние союзники России?» — поспешное: «Ей-богу, не могу, не сейчас. Я очень долго болел, у меня был инсульт, и я не знаю, что делается в мире. Знаю одно и скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство».

Но это лишь для «массового» советского и постсоветского читателя, жадно кинувшегося воспринимать «запретные идеи», был внове тезис Гумилева «о монголах-союзниках». На самом-то деле все это было «дело давнее» и критически оцененное задолго-задолго до выхода в свет многотомных гумилевских баек. Вот для примера фрагменты статьи И. А. Ильина, опубликованной в Париже в 1927 году, называется эта статья «Самобытность или оригинальничанье?». Но вот: «В сердце русского зарубежного патриота живет глубокое и верное чувство, что за Россию надо бороться, что ее надо как-то спасать и творить… Заряд чувства налицо, но опыта, умения, уверенности, волевого разряда не хватает. Отсюда некоторый бесплодный застой, обилие «настроения» и, как всегда в таких случаях, симптомы брожения и разложения.

Многие чувствуют, что необходимо бороться, спасать и творить — и внешними поступками (политическая и военная активность) и еще каким-то внутренним деланием. Но каким? В чем оно состоит? Надо как будто что-то «доказывать», куда-то «тянуть», чему-то «предаваться», что-то внутри себя «культивировать», что-то «восхвалять» и что-то «осуждать»… Но что? Но куда? Но к чему? Проснувшийся патриотический инстинкт, оглушенный и подавленный великим крушением, очнувшийся в условиях зарубежного труда и зарубежной оторванности, беспомощно силится найти духовно верный исход и, не находя, мятется и болеет…

И, как всегда, в такие периоды всплывают на поверхность прежде всего и легче всего публицистические знахари, они же демагоги; всплывают для того, чтобы подсказать прозревающему, но еще не прозревшему инстинкту самую легкую, самую дешевую, самую плоскую формулу, чтобы толкнуть его по линии наименьшего сопротивления; чтобы указать ему такой исход, который тешил бы самодовольство, закрывал бы от него наличные язвы и предстоящие трудности и опасности, разжигал бы в нем слепую страсть и нелепые пристрастия и проваливал бы все дело его прозрения и воспитания в новую яму, в новое, нередко обратное заблуждение и блуждание…

В наши дни именно таково дело «евразийских» знахарей и демагогов…

Всякая великая национальная культура самобытна. Но тайна самобытности такова, что кто начнет ее нарочно искать, выдумывать, высиживать, расколупывать, сочинять для нее рецепты и стряпать ее по этим рецептам, тот неизбежно впадет в самое жалкое оригинальничанье…