Рюссен коммер!

Была хорошая погода, и мы катались на велосипедах. Гудрун была в шлеме и в специальном воротнике, который при падении срабатывал как подушка безопасности. А я была без шлема, я же русская.

Когда проезжали мимо здания американского посольства, Гудрун махнула в сторону серого забора:

– У меня был бойфренд из Таджикистана. Он решил устроить здесь акцию. И зашил себе рот.

– Ого. И что он хотел этим сказать? – спросила я, поравнявшись с Гудрун.

– Честно говоря, я не знаю. Но выглядело впечатлительно. Мы приехали, встали у ворот. Вышел охранник. Сказал: уходите, уикенд же, никого, кроме меня, нет. Приходите в понедельник.

– И вы ушли?

– Ну да, постояли немного и ушли. А что было делать? Я купила ему билет в Таджикистан и посадила на самолёт.

У яхтенной стоянки зашли в кафе, взяли кофе. Я купила булочку с корицей, а у Гудрун был с собой бутерброд.

– Я всем рассказываю про пытки. Сама не знаю почему. Вчера на набережной сидела вечером на скамейке и курила. Ко мне подсел симпатичный швед, мы познакомились. И что ты думаешь, через пять минут я уже рассказывала, как в Следственном комитете мне не давали сходить в туалет и я описалась. Конечно же, он тут же от меня сбежал…

Гудрун, улыбаясь, покачала головой:

– Давно был у меня бойфренд. Босниец, военный. Мы стали встречаться, когда он только оттуда появился здесь, в Швеции. На первом свидании говорил мне про воздушно-наземную операцию, дальнее высокоточное оружие и тактику обороны.

– Ну и ну, – расхохоталась я. – И чем дело кончилось?

– Секс был ужасный. Как будто объявили военную тревогу и надо быстро-быстро, а потом прятаться в бомбоубежище. А спать он стал на полу. И до утра кричал что-то во сне про наступление. Думаю, у него было ПТСР. И ты, кстати, тоже должна говорить с психотерапевтом.

Я поморщилась.

– Знаю, знаю, русские думают, что психотерапевт – это психиатр. Вместо терапии у вас подруги и водка. Хотя… – она на секунду задумалась, – знаешь, психотерапевты хорошо, но подруги и водка тоже. А у нас не принято плакаться друг другу в жилетку, никто не будет приезжать среди ночи с бутылкой, чтобы поддержать. Скажут: обратись к специалисту. И не будут отвечать на звонки, пока ты в себя не придёшь. Когда у меня была депрессия, мои друзья мне так и сказали: «Мы тебе не терапевты и не должны слушать твоё нытьё, вылечись, тогда и увидимся». А они хорошие друзья и любят меня, я знаю это.

За соседний столик сели двое шведов с детьми.

– Ты когда-нибудь жалела, что у тебя нет детей? – спросила я.

– Да, я часто представляю, что хожу, как это по-русски… беременная. Как у меня растёт живот и ребёнок внутри шевелится и плачет.

– А я не хочу ребёнка. Смотрю на своих подруг, которые их завели, – и на что похожа их жизнь?

– В России, наверное, материнство тяжело?

– Конечно. Пособия на подгузники даже не хватает. А если мать-одиночка? У нас же мужики алименты не платят, им даже на работе в этом помогают, официальную зарплату меньше оформляют. Ни свободного времени, ни карьеры, ни радости. А ради чего? Чтобы потом, после климакса, не пожалеть, что не родила.

Я осеклась, виновато взглянув на Гудрун.

– Ничего. Я не страдаю от этого. Грущу, но не страдаю.

– Вот, думаю, и я не буду страдать. Жду с нетерпением, когда перестанут спрашивать: «Ну когда же ты уже замуж выйдешь?», или говорить: «Ну хоть для себя ребёночка заведи». Как будто это собачонка какая-то, которую для себя завести можно. Ну, только если какого шведа найду. Рожу и вручу ему: на, возись.

Гудрун засмеялась:

– Хороший план.

Мне начинала нравиться моя шведская жизнь, спокойная и размеренная. Велосипедные прогулки, разговоры с Гудрун, соседские дети, играющие в мяч во дворе, бесплатные кинопоказы в англиканской церкви по соседству, шум моря и крик чаек, спектакли в театре «Драматен» с английскими субтитрами и опера «Онегин» в постановке российского режиссёра, курсы шведского языка, тягучие дни. Я подумала, что это впервые так со мной, чтобы совсем ничего не происходило, ни хорошего, ни плохого. Может, это и есть счастье?

* * *

Все давно уговаривали меня поставить Тиндер. «Найдёшь себе какого-нибудь шведа и останешься навсегда», – закидывали меня сообщениями. «Всё равно тебе обратно не вернуться. Ты же не хочешь сидеть пятнадцать лет». «Не будь дурой, выходи замуж и рожай. Шведы без ума от наших баб, шведские феминистки у них уже всю кровь выпили».

В Facebook, в рубрике «вы можете их знать», стали появляться только Нильсы, Есперы и Стефаны. Google-direct начал выдавать объявления: «Вам 35? Красивые и одинокие шведы ищут себе русскую жену!» Фотографии одиноких шведов прилагались. Большой брат, похоже, следил за мной, и это был не Кремль.

Я завела аккаунт, залила пару удачных селфи, но таких, чтобы были не очень похожи на мои фото в шведских газетах. Не хотелось, чтобы меня тут узнал кто-то из знакомых. Приложение выдало всех мужчин поблизости, и все они были красавчики. Палец устал ставить сердечки.