Риверстейн

— Ай! — слажено взвыли мы.

— Девочки! — возмутилась мистрис Пава, — что вы себе позволяете?

Рогнеда вскочила первой, цапнула шпильку и, присев в реверансе, протянула ее леди Селении. Та улыбнулась, и просиявшая Рогнеда радостно вернулась на скамью. Я же все еще сидела на полу, потряхивая головой и ошалело потирая лоб.

Взор матушки — настоятельницы недоуменно остановился на мне. Прозрачные глаза ее чуть затуманились, безупречный лоб прорезала недовольная морщинка. Словно тучка закрыла собой солнце.

— Надо же… — в ученической стало тихо, как в усыпальнице, — надо же… какая девочка… Некрасивая.

И грациозно развернулась к двери, сжимая в руке костяную шпильку. Мистрис Пава бросилась следом, неприязненно на меня посмотрела и отдернула подол, проходя мимо.

Дверь за ними захлопнулась. Еще мгновение я сидела на полу, а потом громко, на всю ученическую издевательски засмеялась Рогнеда, и я вскочила. С задней лавки поднялась Ксеня, насупилась и полезла к Рогнеде, но я не смотрела. Выскочила в коридор и бросилась в сторону от неспешно шествующих настоятельниц, опустив глаза и сглатывая комок в горле.

«… надо же… какая девочка… некрасивая… некрасивая. Некрасивая!!!!»

Леди Селения — красивая. Я — некрасивая. Желтое платье — красивое. Я — уродливая. Костяная шпилька с жемчужиной — красивая. Я — страшная…

Привычно сбежала в лес.

Скинула ботинки под кустом дикой малины и уже босиком поплелась в чащу. В голове все стучали и стучали слова, как колеса по булыжникам: натужно, трескуче, раздражающе. И обидно. Словно сорвала вкусную, спелую ягоду, надкусила, а во рту-гниль. Мерзко.

Я все шла и шла, потряхивая головой и силясь избавиться от стучащей в голове фразы. И сама не поняла как оказалась в том месте. Только неожиданно в глаза мазнуло белым светом и я замерла, озираясь.

Ранняя осень в приграничье не золотая, а все такая же зеленная от хвои. Лишь редкие осины и дубы горят красным и желтым. И белый цвет, мелькнувший между темными стволами удивил меня. Я вгляделась в чащу, которая казалась непроходимой. Можжевельник и ползучий хвощ так оплели ели, что образовали живую и колючую преграду, преграждая путь. Я осторожно потянула на себя одну из ветвей и заглянула в образовавшееся окошко. Так и есть, за колючками что-то белеет. Мне даже удалось рассмотреть белую колонну, увитую вьюнком и дикой розой.

Закатав рукава и подвернув подол, я ринулась на колючую преграду, радуясь возможности отвлечься и не думать. Я изодрала руки в кровь, порвала платье, но все же смогла проделать «окошко» достаточное, чтобы пролезть. И грязная, потная, разлохмаченная выползла с другой стороны живой изгороди, на круглую полянку.

То что я приняла за каменные колоны оказалось деревьями. Я удивленно провела рукой по белоснежной, шершавой коре. Она была теплой, живой. Деревья росли по кругу, столь ровному, что не верилось в их случайное, природное происхождение. Кроны с узкими листочками смыкались в центре круга, переплетались ветвями столь плотно, что почти не пропускали внутрь осенний свет.

Я перебрала нерешительно босыми ногами и опасливо скользнула в этот странный «круг». И зажала рот рукой, испуганно прислонившись спиной к белому стволу.

Земля в «круге» была безжизненной, мертвой, ни одна травинка не росла здесь, не нарушала ровную черноту, слегка присыпанную узкими сухими листочками. В центре лежал камень. Плоский и широкий, как стол. Пустой. Вызывающий дикий, звериный страх. И еще здесь был запах. Ужасный, стойкий запах разложения и мертвечины. Белые деревья, навсегда сплетенные ветвями, тихо роняли тонкие листья, и они долго, нехотя, кружили в воздухе, словно еще надеясь вернуться ввысь и не желая умирать на страшном плоском камне.

Мне показалось, что белые деревья плачут.

Я выскочила из «круга», с трудом подавляя рвотные позывы. За белыми стволами спокойно и вкусно пахло лесом, влажный мох приятно холодил ноги. Я жадно втянула воздух и опрометью бросилась к колючей ограде, проползла под нею и кинулась в лес…

Как же я забыла об этом? Или детская моя память не пожелала сохранить воспоминания о том дне и вычеркнула его из моей головы напрочь?

Я оглянулась на здание Риверстейна, поправила платок и решительно зашагала к пролому в стене. Туман вяло, нехотя расступался передо мной. Я прошагала двор насквозь, никого не встретив. Не удивительно, сегодня Ночь Исхода, уже с утра в Риверстейне закрыты все ставни, а обитатели послушно кладут поклоны в нижнем зале под чутким наблюдением Аристарха.

Утром я проснулась еще до тревожного звона колокола, наспех умылась, натянула коричневый балахон вместо синего платья, кожух, укрыла платком волосы и побежала во двор, стремясь успеть до того, как коридоры приюта заполнятся послушницами, запахом горящих еловых ветвей и песнопениями.

Я чуть постояла у дверей общей спальни, в которой спала Ксеня. И… прошла мимо.