Рижский редут

Я не ревнив, однако тут ревность огненной иглой пронзала мне сердце. Ведь Натали, приехав в Ригу ко мне – к мужчине, которого она якобы любила, – не позволяла мне вольностей, кроме совершенно невинных поцелуев в губы, давая мне понять, что Филимонов отбил у нее всякую охоту к материалистическим проявлениям любви. Что, если интрига сложнее, чем кажется на первый взгляд, секрет мусью Луи моей бывшей невесте прекрасно известен, а к побегу их вынудило то, что Филимонов раскрыл тайну их романа и собирался жестоко покарать совратителя? Не в Москве же им было прятаться – в Москве у нас у всех полно родни и Натали может быть узнана даже не тетушками или кузинами, а любой старой бабкой или дедом из дворни, живущими на покое и богомольно обходящими все окрестные церкви в самых глухих переулках и тупичках. В Риге же их доподлинно искать не станут, более того – простофиля Морозов поможет им скрыться, а далее… О! Далее мусью Луи, как истинный француз, убежденный в непобедимости своего императора, попросту дождется того, чтобы Макдональд захватил Ригу или хотя бы такой город в Лифляндии, куда ему с возлюбленной нетрудно будет перебраться! И тут уж парочка окажется в полной недосягаемости для рогатого супруга… с моей помощью, разумеется!..

Очевидно, все мои мысли и чувства тут же отразились на лице моем, потому что Артамон и Сурок сразу стали меня теребить, требуя объяснений.

Я, от возмущения ругаясь самым непотребным образом, изложил им ход своих мыслей.

– Проклятый француз! – воскликнул Артамон, а Сурок заявил:

– Теперь видишь, Артошка, как нам важно, чтобы ты расспросил Эмилию?

Артамон прямо зашипел, как змей. Эмилия почему-то внушала ему неподдельный ужас.

– А ты, Морозка, не отчаивайся! – сказал мне Сурок. – Может, все это еще окажется нашими нелепыми домыслами…

Он искренне хотел меня утешить, хотя сам уже был убежден в том, что мы имеем дело с мужчиной.

– Как же с домыслами, когда это чудовище носит на груди портрет своей любовницы! – воскликнул я. – Прежней, надо полагать! У него они не переводятся!

– Какой любовницы?! Какой портрет?! – загомонили мои родственники. – Ты про портрет ничего не говорил!

– Как не говорил? – мне казалось, что тогда, в лодке, я им обоим, хоть и бестолково, но изложил все свои похождения.

Портрет, вынутый из оправы, был завернут в платок, платок засунут в мою двууголку, которая вместе с мундиром пряталась в вещах Артамона. Мы зажгли свечку, вытащили платок с портретом и развернули. Сурок и Артамон уставились на миниатюру с превеликим любопытством. И то сказать – девица, на ней изображенная, была хороша собой.

– Экая заносчивая… – пробормотал Артамон. – И кто ж такова?

– Кабы я знал… Но эта девица имеет какое-то отношение к треклятой Луизе, или Луи, или я уж не знаю, кто этот оборотень!

И я рассказал, как меня просили сохранить портрет и вернуть его при встрече, я же вынуть-то вынул, а потом просто позабыл отдать, да и напоминаний не было.

– Узнаю тебя, Морозка, всегда ты был непредприимчив, – заметил Артамон. – Я бы уж не забыл осторожненько расспросить о портрете.

Сурков же, взяв миниатюру, уставился на нее, приоткрыв рот.

– Он – точно мужчина. Теперь я это понял окончательно. Говоришь, сам не мог вынуть портрета из оправы? Какая чушь! Просто он не хотел этим заниматься в присутствии новой своей любовницы! Она, видно, и знать не знала, что мусью Луи таскает при себе такой любовный сувенир! – Сурок просто кипел возмущением.

– Я собирался расспросить, но все время забывал портрет дома…

– Долгонько ж ты собирался! Сколько, говоришь, тому мусью Луи? – спросил Артамон, отнимая у Сурка портрет.

– Я его не крестил. На глазок ему уж немало, едва ль не ровесник матушки моей. Или чуть помоложе.

– И хранит в медальоне портрет девицы? Так это, может статься, его дочка, – Артамон уселся так, чтобы свечка получше освещала портрет в его огромной руке.

– На мусью Луи совсем непохожа. Я тоже сперва подумал было, что дочка. Чей еще портрет может таскать в медальоне пожилая особа женского пола?

– Да она красавица, – определил Сурков. – И никак ему не родня… Наш мусью брюнет, да еще и крепко сбитый брюнет, сдается, даже кривоногий. А тут – эфирное создание…

– Не такое уж эфирное, – возразил я, пылая желанием видеть в мусью Луи и в девице, с которой он был связан, сплошные недостатки. – Вон, в декольте, округлости – дай Боже! И плечи прямые…

Каюсь, я вечный поклонник атласных покатых плеч. И пышные формы меня мало прельщают. К тому же, тогда воображением моим владела Натали – тоненькая, изящная, с формами совершенно девичьими. И я не представлял, что возможно любить женщин иного сложения.

– Какие ж это округлости? Это светотень, – объявил Сурок, который время от времени хватался за акварельные краски и изображал плывущие парусники самым варварским образом.

Артамон, услышав умное слово, вгляделся в портрет настолько пристально, насколько позволяло пламя свечи.