Роб Рой

Уклонившись от обсуждения политических вопросов, я вернул мистера Инглвуда к первоначальному предмету разговора и узнал, что Диана в свое время наотрез отказалась выйти замуж за кого-либо из семьи Осбалдистонов, а Рэшли выразила прямое отвращение; и тогда Рэшли охладел к делу претендента, в котором до тех пор, как младший из шести братьев, отважный, ловкий, способный, он видел средство сделать свою карьеру. Возможно, что давление со стороны сэра Фредерика Вернона и шотландских вождей, когда те соединенными усилиями заставили его вернуть ценности, похищенные им в конторе моего отца, окончательно привело его к решению достичь успеха в жизни, изменив своему знамени и предав прежних своих единомышленников. А может быть, также, — ибо мало кто мог лучше самого Рэшли судить о деле, где затронуты личные его интересы, — может быть, он пришел к мысли, что силы и таланты якобитов (как оно потом и оказалось) были недостаточны для сложной задачи свержения утвердившегося правительства. Сэру Фредерику Вернону, или, как его называли среди якобитов, «его превосходительству виконту Бьючемпу», и его дочери после доноса Рэшли с трудом удалось бежать. Здесь сведения мистера Инглвуда не отвечали истине; но поскольку не слышно было об аресте сэра Фредерика, судья не сомневался, что виконт находился в ту пору за рубежом, где, согласно его жестокому договору с зятем, Диане — раз она отказалась остановить свой выбор на ком-либо из Осбалдистонов — предстояло уйти в монастырь.

Первоначальную причину этого странного соглашения мистер Инглвуд не мог точно разъяснить; но, как он понимал, это был семейный договор, заключенный с целью обеспечить сэру Фредерику доходы с остатков его обширных владений, закрепленных за семьей Осбалдистонов в силу какой-либо юридической уловки; словом, семейный договор, который, как это часто бывало в те дни, распоряжался людьми, как прикрепленным к земле живым инвентарем, нисколько не сообразуясь с их чувствами.

Не могу сказать — так прихотлива природа сердца человеческого, — что испытал я при этом известии: радость или печаль. Мне казалось, сообщение о том, что мисс Вернон не разлучена со мною навек браком с другим, но заперта в монастырь во имя исполнения какого-то бессмысленного контракта, не уменьшило, а, наоборот, усилило боль моей утраты. Эта мысль меня угнетала, я сделался вялым, рассеянным, и мне не под силу стало поддерживать разговор с судьей Инглвудом, который, в свою очередь, начал позевывать и рано предложил мне пойти почивать. Я с вечера попрощался с ним, решив выехать на заре, до завтрака, в Осбалдистон-холл.

Мистер Инглвуд одобрил мое намерение. Будет разумно, сказал он, явиться туда прежде, чем станет известно о моем приезде в здешние края, — тем более что сэр Рэшли Осбалдистон гостил в это время, как сообщили судье, в доме мистера Джобсона, строя, несомненно, какие-нибудь козни.

— Они под стать друг другу, — добавил он, — потому что сэр Рэшли потерял всякое право вращаться в обществе людей чести; а вряд ли два таких отъявленных негодяя могут сойтись вдвоем и не строить козней порядочным людям.

В заключение он заставил выпить меня на дорогу стакан водки и приналечь на паштет из дичи, «чтобы перешибить вредное действие болотной сырости».

ГЛАВА XXXVIII

Хозяин умер, Айвор пуст,

Везде покой постылый;

Псы, кони, люди — все мертвы,

Лишь он не взят могилой.

Вордсворт

Вряд ли возможно чувство более грустное, чем то, с каким глядели мы на места былых утех, изменившиеся и пустынные. Дорогой к Осбалдистон-холлу я проезжал мимо трех предметов, на которые смотрел вместе с Дианой Вернон в памятный день нашего возвращения из Инглвуд-плейса. Казалось, образ Дианы сопровождал меня в пути, а когда я приближался к месту, где впервые увидел ее, то невольно начинал прислушиваться к лаю собак, к воображаемому звуку рога и напряженно всматривался вдаль, словно ждал, что вот-вот по откосу холма прелестным видением пронесется охотница. Но все безмолвно было кругом и нелюдимо. Когда я достиг замка, запертые двери и окна, поросший травою въезд, притихшие дворы — все являло полную противоположность тем живым и шумным сценам, какие так часто я здесь наблюдал, когда веселые охотники собирались на утреннюю потеху или возвращались к ежедневному пиршеству. Радостный лай спускаемых со своры гончих, окрик егерей, цоканье копыт, громкий смех старого баронета во главе его крепкого и многочисленного потомства — все смолкло теперь, и смолкло навек.

Я глядел на эту картину одиночества и запустения, и невыразимо горько было мне воспоминание даже о тех, о ком при их жизни мне не приходилось думать с любовью. Мысль, что столько молодцов, статных, здоровых, полных жизни и надежд, в такой короткий срок сошли в могилу, погибнув каждый различной, но все нежданной и неестественной смертью,