Robbie Williams: Откровение

По ходу дела они продолжают записывать дубли песни, но часто их приходится заставлять это делать. В таких сессиях время — и его родной брат деньги — это главное, поскольку созвана большая команда профессиональных музыкантов, так что не очень обычно такое отношение к процессу, как к общению и обмену впечатлениями с вкраплением пения. В контрольной комнате Эл Шмит как будто раздражен и озадачен поведением современной молодежи: «Мальчики вообще в курсе, что им тут надо альбом записывать?»

* * *

Приехав домой, Роб просит Айду почитать его запись в блоге. Он ее рискнул запостить. Хотя он предупреждает Айду, что ей, возможно, пост и не понравится, но я думаю, что он ожидает поддержку — за то, что остается самим собой.

«Ничего не говорю», — произносит она, закончив чтение.

«Чего?» — спрашивает он.

«Ничего не говорю», повторяет она.

«Чего?» — повторяет он настойчиво.

Так что ей приходится сказать чего-то. Начать с того, что, по ее мнению, Роб тут выглядит очень плохо. «Мне кажется, можно было найти способ выразить мнение и выглядеть достойно. Ну ты же не такой парень. Был бы таким — вопросов бы не было. Но ты посылаешь сообщение о себе, которое и не отражает, кто ты есть, и вообще не про тебя».

«Я именно такой парень», — утверждает он.

«Да не такой!»

«Я тот парень, который вот это все думает про те группы».

«Ага, но ты же не задрот какой-то. А звучишь как злюка настоящая. Ты ж не злой сам-то».

Секунду на обдумывание.

«Злой», — говорит он.

«Да нет же», — возражает она.

«Ну значит плохо ты меня знаешь», — смеется он.

«Нет, ты просто не тот парень. Я читаю пост и не слышу твоего голоса — это не мой бухарик. У тебя столько постов и смешных, и честных, они все время на такой тонкой грани между истиной и болью, а здесь — просто злоба. Так не годится. Если ты выбил из них дерьмо в своем блоге — то ты значит сам ничем не лучше их».

«Окей», — говорит он спокойно.

«Ну это как пинать кролика», — продолжает она.

«Не так, — возражает он. — Они были противные кролики».

«Ну окей, кролик сейчас старенький уже. А ты пнул злого старого кролика».

«Ага. Не знаю я тебя».

«Это явно я тебя не знаю, понимаю теперь, прочитав пост».

Входит Крис Бриггс.

«За запись в блоге был отруган», — сообщает ему Роб.

«И что, побьешь меня теперь? — спрашивает Айда. — Парень, который написал тот пост, отмудохает меня по полной!»

Это очень смешная пикировка, но нечто серьезное в ней тоже есть.

«Ох, бухарик, — продолжает она. — Это же какая-то левая цитата, не про тебя даже, к тебе вообще никакого отношения не имеющая. Ты ж такой умный, прекрасный, веселый, проницательный и точный в разговоре, а здесь у меня вот чувство, что тебя занесло. Не то чтоб они не мудаки и ты все неправильно понял, но то того, как ты все подал, ты выглядишь просто злюкой, и это просто вредит смыслу сказанного».

«Не знаю ничего об этом, — говорит он. — Мне кажется, это хороший пост. Мне кажется, он говорит нечто хорошее о поп-музыке».

«Ну вот у меня ассоциация: он реально злой», — говорит она.

«Кстати, — замечает он, — я на самом деле зол на все это мудачье претенциозное за то, что они годами меня грязью поливали. Так что меня это касается, и для меня это дело принципиальное. Они все для меня — сволочи». «В Юкей — ужасный снобизм», — Крис Бриггс объясняет Айде, что этот пост, при всех его недостатках, не наезд на ровном месте, а отклик на определенные умонастроения, что доминировали в британской культуре. «Это продолжалось годами, и так скучно и утомительно. В конце девяностых особенно страшно было — тогда прям эра идиотизма в инди-мире».

«Ты считался парией уже за сам факт своего существования, — откликается Роб. — Из-за только, сука, стиля музыки. Ты будто создан, сука, для того, чтоб чувствовать себя недочеловеком. И это практически каждая группа из тех — я прям могу тебе конкретно сказать, кто что сказал, сделал, ржал и бросал трубку».

«Это все будет завтра в газетах, — возражает Айда, — и они тебя представят в плохом свете. Им же нравится тебя так представлять, а тут ты им прям на блюдечке принес себя».

«Что бы я ни говорил и когда бы ни появился на публике — это уже им на блюдечке все, что угодно», говорит он.

Но этот разговор и тот факт, что, по мнению Айды, он совершил ошибку, расстроили Роба. Спустя какое-то время Айда сама понимает, что он сильно расстроен.

«Ты — человек, который мне важнее всех на свете, — говорит он ей, — чье мнение я ценю больше, чем чье-либо в этом мире. Конечно, ты высказываешь обоснованную точку зрения, но я бы хотел, чтоб ты сказала: молодец, что вставил этим мудакам, и остался самим собой, зая».

Она говорит, что просто хотела быть честной, и что понимает, что ничего не понимает в том британском контексте, который, конечно же, все меняет.

«А ты б не могла сделать то, что няня моя бы сделала? — предлагает он. — Вот если б я кого-нибудь убил, она бы сказала: ну, значит так ему и надо, значит заслужил, а ты скушай сэндвич с беконом».

В конце концов Айда принимается его успокаивать.

«Ну что, мне, значит, понравилась запись в блоге?» — спрашивает она и как бы хихикает.