Robbie Williams: Откровение

«Ах, ну погляжу на вас пятнадцать лет спустя, — говорит Роб. — Понимаете, вот вы меня, двадцатидвухлетнего, спрашиваете на телевидении „ты счастлив?“, и я же не буду отвечать, „да нет, вообще-то, я крепко сижу на кокаине, у меня совсем разладились отношения с семьей и у меня слишком низкая самооценка…“ Конечно я вам совру. А счастлив ли я сейчас? Да никогда не был счастливее. Твои двадцать лет — это херня по-любому. Мне кажется, когда уходишь из дома, то ты как будто выплюнут, и ты такой: „как, черт возьми, мне разобраться со всей этой фигней?“ А потом лет до тридцати ты вечно „вот херня-то…“ Что я и делал на публике. А после тридцати я понял, что херня уже не такая напрягающая. Я как бы немного врос в самого себя. К тому же я как бы побывал в стиральной машине — будучи наркоманом в двадцать лет и дальше. Я до сих пор зависим, но мне лучше, чем раньше. Тогда все совсем вырвалось из-под контроля, я пытался вылечить депрессию медикаментами. И тогда были счастливые моменты — но все они от „химии“».

Когда Роб закончил говорить, ведущий замечает: «Ты самая откровенная мировая звезда из всех, что я знаю».

Во время следующего интервью, про которое он тоже ничего не знает, его спрашивают про женитьбу и детей.

«Я это люблю. Я так рад, что все это случилось в моей жизни. Это прям главные дела в моей жизни, главные награды». Пауза. «Помимо того, что стал дико успешной поп-звездой». Смеется. «Простите».

Потом он рассказывает, что за эти два месяца самое долгое время, на которое он расстался со своей дочерью, — одна ночь. И это — сегодня. А это не просто.

Несколько минут спустя из вэна он звонит Айде.

«Чего нового? — спрашивает он. — Тедди начала говорить?»

Следующий у него — телеинтервьюер, который просит его придумать вопросы для викторины.

«Кто в Take That самый высокий?», — предлагает вопрос Роб. И тут же сам на него отвечает: «Это я! Все думают — Хауард, но нет он просто слишком гибкий. У меня верхняя часть тела крупная, голова массивная, так что… я самый большой. Двое — шесть футов, а во мне шесть футов один дюйм». Пауза. «Марк — крошка».

По дороге в аэропорт — мы теперь летим в Голландию — у Роба появляется вопрос для каждого, кто едет. «Странные сны вам снятся?» — вопрошает он. И рассказывает свой недавний. «Вчера проснулся, составляя список приятных людей. Один там — Том Хэнкс. Другой — Джимми Картер. И тут мне пришлось напрячься. А Джимми Картер правда выглядел как очень приятный человек». Смеется. «А потом я, еще толком не проснувшись сегодня утром, спрашиваю Айду, чего общего между мной и пугалом? Она не поняла, такая, что-что? А я говорю: я — выдающийся на своем поле».

В конце дня мы летим в Данию. Роб снова звонит Айде, чтобы получить совершенно нереалистичные новости.

«Как сегодня дочь моя? Она модная? Она уже решила, кем хочет стать, когда вырастет?»

* * *

В таких поездках интересно наблюдать за тем, как Роб часами делает то, что от него требуется, шутит и болтает обо всякой чепухе на своем жаргоне поп-звезды, а потом вдруг без предупреждения — как обычный человек на пикнике в горах вдруг вскакивает, хватается за дельтаплан и улетает далеко от земли — начинает говорить о вещах серьезных и глубоких. И говорит о них причем довольно долго. На следующее утро, то есть сегодня, он дает интервью датчанам. Ему еще надо показать, что он уже совершенно проснулся, когда интервьюер задает простой общий вопрос — удивляется ли Роб, сходя со сцены, приему публики, думает ли он, почему был такой или другой прием.

«Мне кажется, я слишком уж много времени потратил, размышляя об этом, — отвечает он. — Как говорится, если долго смотреть в бездну, бездна начнет смотреть в тебя. Если пытаться в этом разобраться, то в конце концов разберешь собственную голову и попадешь в некий континуум искривленного времени. Потому что я не понимаю вообще. Я понимаю, что, наверное, у меня какая-то такая личность, от которой что-то исходит, к чему люди тянутся. Я тут объективно говорю, отстраняясь от себя. Я это понимаю. Но я понимаю и то, что полно людей меня ненавидят. Прям адской ненавистью. Презирают. Мурашки у них по телу. Но ни то, ни другое всерьез принимать нельзя. Да, мне безумно нравится тот факт, что люди, блин, меня любят, они улыбаются, я их делаю счастливыми, но еще и безумное количество народа считают, что я — самое плохое, что случилось с музыкой вообще и все такое прочее. Так что, я думаю, тут важно ни тех ни других не принимать слишком серьезно, потому что если ты положительное отношение будешь принимать всерьез, то превратишься в неконтролируемого нарцисса, а если негативное — то впадешь в неконтролируемую депрессию. Я пытаюсь пройти посередине».

Затем интервьюер спрашивает, почему он делает то, что делает.