Robbie Williams: Откровение

«…Получалось, — продолжает Пит. — В смысле — мог делать это, было во мне это. Теряешь правую сторону зала — тут же поверх него. Я их не отпускал».

«Такой расслабленный и очаровательный — невероятно», — делится Роб.

«Могу тебе вот что сказать, — продолжает Пит. — Одну из самых приятных вещей, которые я слышал, сказал мне один человек, когда я сходил со сцены. Так вот этот человек мне тогда сказал: рядом с тобой Перри Комо выглядит как нервная развалина».

«Он самый расслабленный актер, которого я когда-либо видел на сцене», — замечает Роб.

«А для меня Перри Комо был прям символом крутизны и расслабленности. И вот это „рядом с тобой Перри Комо — нервная развалина“, это прям бальзам на душу, такого мне никто никогда не говорил. Потому что — что я и делал — просто бродил туда-сюда. Но я понимал, что я делаю. Бродил, зная, что делаю — и вижу, что и сын мой знает, что делает. Да, знает свое дело. Вот суть вкратце. Когда ты там, ты соображаешь, что там делать. И господи боже, сынок, ты сегодня вечером сообразил, да так, что мало не показалось».

«Спасибо тебе, — говорит Роб. — Большое тебе спасибо».

Я спрашиваю Роба, соотнес ли он как-то с собой сценический опыт отца, почерпнул ли что-то для себя?

«Да, — отвечает он. — Я бы сказал, что каждая частичка меня, кроме агрессивных — это папа мой. Потому что папа агрессию не несет».

«Не несу, — соглашается Пит. — Нет».

«Но я бы сказал, что все движения… ну вот которые я сейчас исполнял — все мой папа», — говорит Роб.

«Помню, давным-давно ты позвонил мне, — рассказывает Пит, — и сказал: вчера весь вечер я был тобою, не мог перестать».

«Да уж, папка мой — это до фига всегда, — подтверждает Роб. — А на сцене даже еще больше. И это прям в генах явно, потому что я не говорю себе: ага, сейчас „включаю“ в себе папочку моего».

«Вечер сегодняшний меня расстроил, — говорит Пит. — Пробрало меня, я ж сколько раз его видал? Очень много, но сегодня вечером это реально… я вот прям осознал, что мой сын — это настоящая суперзвезда. Такая вот профессия. А он всегда будет сынок мой, и ныне, и присно, аминь. Но уровень его мастерства… я вот лично обожаю и Сэмми, и Фрэнка, и Барбру Стрейзанд, но и он теперь в этой лиге, господи, прости. Удивительно. Больше я, молодежь, ничего не могу добавить».

«Ну… — начинает Роб. — Чьей бы похвалы ни искал ты, но лучше отцовой не сыщешь».

«Ага, — говорит Пит. — Ведрами ее на тебя».

«Сейчас я могу откинуться в кресле и сказать: ага, я ей получил. А не „нет ее у меня“. — Роб встает. — И завтра я выйду на сцену и буду работать точно так же. А пока пойду заберу Айду и поедем обратно в отель».

«Давай, сынок. Люблю тебя очень».

* * *

«Лучше у тебя и не бывало, — говорит Джеймс Корден после сегодняшнего концерта, который шел в прямой трансляции по всему миру. Роб обнимает его и Гарри Стайлса. — Искренне». Роб разглядывает самопальную татуху Стайлса — тот ее сам описывает как «полное говно». «Я такую ж сделаю», — говорит Роб и отводит Стайлса в уголок для приватной беседы.

По возвращении к нему подходит комик Джек Уайтхолл со своим другом-актером. Другу надо кое-что показать Робу. Он снимает штаны. На правой ягодице у него тату «Я люблю Робби Уильямса».

«Вот когда я получу Оскара, а я ведь актер, — говорит этот друг, — то ты сделаешь себе „Я люблю Бена МакГрегора“».

«В любом случае сделаю», — хохочет Роб.

К тому моменту, когда мы сели в машину, Джек Уайтхолл запостил в твиттер фото Роба, разглядывающего голую ягодицу того друга. Роб пересказывает Айде историю, которую ему только что рассказали:

«Они, когда были студентами, решили как-то увековечить это свое студенчество — надписью на попе. Один захотел набить персонажа аркадной игры Pac-Man. А в то время на радио играла моя песня, и второй сказал, люблю Робби Уильямса, так у себя на жопе и напишу: Я люблю Робби Уильямса».

Проб смотрит на фото. «Хорошая картинка, — говорит он. — Жопа, правда, волосатая». И он объясняет Айде, в чем состоит «оскаровский вызов» МакГрегора.

Или, снижает пафос Айда, Роб может ее сделать просто для твита.

«Ты ж знаешь, что я для такого тупой слишком», — замечает Роб.

«Да уж, знаю, — вздыхает она. — И мне придется на нее глядеть до конца жизни».

На радио звучит «Love Changes Everything» Клими Фишер. Роб говорит, что помнит эту песню еще с подростковых времен. «Там строчка такая, — комментирует он, — „мне было только семнадцать… когда он украл мое сердце“. Мне было шестнадцать, и я такой: ну, мне еще год до того, как кто-то похитит мое сердце… И разве я…»

«Разве ж ты знал», — продолжает Айда.

Он кивает: «Что не один год, а почти двадцать».

* * *

Спустя десять дней после Королевского концерта он снова в Альберт-холле, но на сей раз визит его намного короче. На сей раз он не выезжает из дома до 9.30 вечера. Да и в это время он только что очнулся от краткого сна. Машина везет его через Гайд-парк, он подпевает радио — «God Only Knows». Сегодня вечером в Альберт-холле концерт Гари Барлоу, и Роб согласился быть у него гостем-сюрпризом в ответ на то, что Гари спел в одном из его концертов в O2.