Робеспьер

Возможно, королю изменившаяся страна виделась именно в подобном облике: он все больше чувствовал себя не повелителем, но пленником. Возможно, последней каплей стала неудавшаяся поездка на Пасху в Сен-Клу, когда толпа парижан не позволила королевскому экипажу покинуть Тюильри. И Людовик, которого супруга и находившийся в эмиграции барон де Бретейль давно убеждали бежать из Франции, наконец дал свое согласие. Начались тайные приготовления к бегству. Но тайное всегда становится явным. Слишком много слуг было задействовано: портной знал, что их величества шьют новую дорожную одежду, прачка нашла в кармане королевского фрака кусок уличающей записки... Подозрениями делились с Маратом, а тот в своей газете предупреждал парижан: «Вы глупцы, если допустите бегство королевской семьи».

20 июня 1791 года Робеспьер находился в Версале, где, выразив благодарность гражданам за доверие, отказался от должности судьи в связи со своим избранием общественным обвинителем в Париже. Поздно вечером он возвратился домой, а наутро вместе со всеми парижанами узнал, что король с семьей бежал из города, оставив памятную записку, в которой излагал причины своего бегства. Собрание в полной растерянности заявило, что короля «похитили» заговорщики и предатели, ибо сам Людовик XVI никогда бы не решился на побег. В этом заявлении содержалась частица правды: Людовик, возможно, не согласился бы бежать, если бы не уговоры королевы, давно уже опасавшейся за свою жизнь и жизнь детей. Пытаясь найти компромисс и не покидать пределов страны, король пожелал направиться в Монмеди, а оттуда, под защитой полков, верных генералу Буйе, перебраться в укрепленный Мец, поближе к германской границе, дабы, надежно укрывшись за прочными стенами, начать переговоры с Собранием и народом.

Не разделяя позицию Собрания, Робеспьер произнес речь у якобинцев. «Бегство первого государственного должностного лица отнюдь не представляется мне бедственным событием. Этот день мог быть прекраснейшим днем революции; и он еще может стать таким. И наименьшим из благодеяний этого дня будет сбережение тех сорока миллионов, в которые нам обходится содержание королевской персоны», — заявил он. Главная опасность, по его мнению, заключалась даже не в угрозе, исходящей из-за границы («Если даже вся Европа объединится против нас, она будет побеждена»), а во внутренней контрреволюции: «...опоры, на которые он рассчитывает, чтобы торжественно вернуться, оставлены среди нас, в этой столице: иначе его бегство было бы слишком безумным. <...> Людовик XVI собственной рукой пишет, что... он совершает побег... Национальное собрание... притворно называет бегство короля похищением... Нужны ли вам другие доказательства, что Национальное собрание предает интересы нации?» Обозначив предателей и врагов, финальную четверть речи Робеспьер посвятил трагической декламации, относящейся к самому себе: «Клянусь, что то, что я только что сказал, во всех отношениях точная истина... Я знаю, что все эти истины не спасут нацию без чуда, совершенного провидением, которому угодно заботиться о гарантиях свободы лучше, чем это делают ваши начальники... Я вам все предсказал... я вам указал путь, по которому идут наши враги, и меня ни в чем нельзя будет упрекнуть. Я знаю, что... обвиняя, таким образом, почти всех моих коллег, членов Собрания, в том, что они контрреволюционеры... я возбуждаю против себя все самолюбия, оттачиваю против себя тысячу кинжалов, становлюсь мишенью ненависти и злобы. Я знаю, какую судьбу мне готовят. Но если еще в начале революции, когда я был еле заметен в Национальном собрании, если даже тогда, когда я был там видим лишь моему сознанию, я решил принести свою жизнь в жертву истине, свободе и родине, то ныне, когда одобрение моих сограждан... благодарность и привязанность достаточно вознаградили меня за эту жертву, я приму почти за благодеяние смерть, которая не даст мне быть свидетелем бед, представляющихся мне неотвратимыми. Я здесь бросил обвинение всему Национальному собранию. Посмотрим, осмелится ли оно обвинить меня». Неудивительно, что столь экзальтированная концовка вызвала бурю эмоций: вскакивая с мест, якобинцы клялись жить свободными или умереть. А Демулен, рыдая, выкрикнул: «Мы умрем вперед тебя!» А когда эмоции прошли и Барнав заявил, что не следует «ставить заговор между троном и народом», большинство членов клуба поддержали призыв «объединиться вокруг конституции» — в отличие от Клуба кордельеров, где тотчас составили петицию за отрешение от власти короля и установление республики. «Отныне Людовик XVI для нас ничто, если он не превратится в нашего врага. Мы теперь в таком же положении, в каком были при взятии Бастилии: свободные и без короля. Остается выяснить, стоит ли назначать другого».