Робеспьер

То, что первый этап противостояния разворачивается в день возвращения Робеспьера к публичной жизни, безусловно, не случайно; для того, чтобы действовать и предотвратить восстание, осуждаемое как незаконное, Комитет общественного спасения ждал его выздоровления, а также излечения Кутона и окончания миссии Бийо-Варенна в Пор-Мало (Сен-Мало). Присутствует ли Робеспьер в Конвенте 13 марта (23 вантоза), когда Сен-Жюст представляет свой доклад о "заговоре, руководимом из-за границы"? Если и присутствует, то слушает, не реагируя; он одобряет окончательный декрет, который предлагает Революционному трибуналу быстро арестовать и судить "виновников и сообщников заговора, сплетённого против французского народа и его свободы", затем составляет список преступлений, превращающих виновных в них в "предателей родины" и "врагов народа". В данный момент никаких имён не даётся. Вечером в Якобинском клубе Робеспьер больше не говорит об этом, но выражает свою солидарность с Комитетом: "Никогда свобода не была подвергнута стольким оскорблениям, а также подлым и опасным заговорам. Дай Бог, чтобы мои физические силы стали равны силам моральным; я смог бы сегодня разоблачить предателей и призвать на все головы виновных национальное отмщение!"

Колебания не продолжаются. Ночью задержаны лидеры эбертистов: Эбер (знаменитый Отец Дюшен), Моморо, и Венсан, и Ронсен… Несколько дней спустя арест национального агента Шометта, а затем его замена Пэйяном, позволяет Комитету общественного спасения восстановить контроль над Коммуной. В Париже после недоверия в течение первых часов, удивления в течение первых дней, клуб Кордельеров, секции и простой люд соглашаются с задержанием: "Кто мог бы подумать, - возмущается одна женщина, - что Эбер был негодяем, как и Петион?" Перед тем, как Революционный трибунал осудил их, Комитет предусмотрительно распространяет доказательства заговора: даже если страх заговора реален, обвинения обострялись, чтобы сделать преступление одиозным и свести на нет всякий протест. Что касается Робеспьера, он призывает к единству: "Пусть все добрые патриоты, пусть все те, кто несёт в своих сердцах росток патриотизма докажут, что они любят свободу, объединившись с нами, чтобы её спасти" (15 марта-25 вантоза); Конвент аплодирует. Робеспьер прибавляет: "Все фракции должны погибнуть одновременно". Новые аплодисменты. Наступление не закончено.

На следующий день, 16 марта (26 вантоза), настоящая овация встречает Амара в Конвенте. От имени правительственных комитетов, он собирается представить новый доклад об "иностранной фракции", который на этот раз приводит к отправке в Революционный трибунал Шабо, Базира, Делоне д'Анжера, Жюльена из Тулузы и Фабра д'Эглантина; понадобилось три часа, чтобы прийти к заключению. Прежде всего, именно против этого "заговора" Робеспьер с января готовил свой черновик доклада; в марте он снова посвятил ему несколько заметок, которые также остались незавершёнными. Он прекрасно знает дело и мыслит его, ещё больше, чем предыдущее, действительно связанным с заговором, приготовленным в Лондоне. К тому же, он находит, что Амар не пошёл достаточно далеко, и без обиняков говорит ему об этом: "Я должен выразить свое удивление по поводу того, что докладчик плохо уловил дух, в котором он должен был сделать доклад; я удивлен тому, что он забыл самый важный вопрос — разоблачить перед всей вселенной систему диффамации, принятой тиранией против свободы и являющейся преступлением против добродетели. Да, надо открыто сказать здесь: преступления некоторых наших коллег — это дело иностранцев; но главный плод, который они собирались сорвать, — это не гибель этих лиц, а гибель французской республики; она произошла бы, если бы у народа отняли доверие к своим представителям"[295]. Амар внесёт исправления.

Мог бы Конвент остановиться на этом? Если Робеспьер и задавал себе этот вопрос, то быстро его отклонил. "Едва мы ударили по одной фракции, как отдельные лица, как другая фракция хочет воспользоваться этим, и думает, что именно ради неё мы действуем"[296], - жалуется он в Конвенте, начиная с 20 марта (30 вантоза). Несколькими минутами ранее Кутон пообещал: "Пришло время сказать всё, и на днях Комитет общественного спасения назовёт вам лиц, которые составляют большинство умеренных, в планы которых входит воспользоваться настоящими событиями". На следующий день Робеспьер подтверждает в Якобинском клубе: существует ещё одна фракция; "момент разоблачить её придёт; этот момент недалёк"[297]. Таким образом, не всё ещё решено. После этого выступления Робеспьер замолкает. В течение десяти дней он не берёт больше слово ни в Якобинском клубе, ни в Конвенте, но остаётся активным в Комитете общественного спасения. Он не болен, но молчалив; в первые месяцы 1794 г. эти периоды частичного уклонения от проявлений инициативы часто предшествуют трудным решениям…