Робин

Я сидел на полу в полном оцепенении. Если бы я мог пошевелиться, я бы выпрыгнул из окна, чтобы разбиться насмерть и не думать. Мне вспоминалась доброта мистера Чарльза и чудесные слова, сказанные им в проклятую ночь нашей встречи. А теперь моё присутствие давит на него, как могильный камень, и он желает мне смерти. Надо мной посмеялись? Теперь я не верил, что этот человек может быть искренним. Неужели я так испорчен, что ко мне не могут отнестись, как, например, к Полю? Разве найдётся человек, который смог бы так жестоко подшутить над ним или над Энн? Видно, я сделан совсем из другого материала, раз вызываю неприязнь у всех, от господ до слуг. А на что я рассчитывал? Обрести отца, лучшего, чем был настоящий? Я предал Джона Блэка, забитого насмерть неизвестно кем. Как бы жесток он ни был, а в последние минуты жизни он думал обо мне, искалеченной рукой доставая часы, единственную ценную вещь, которая у него была, и отдавая мне, чтобы в трудную минуту я мог их продать и протянуть до лучшей поры. Это ли не истинная доброта? И такого отца я предал, променяв его на нового, внешне такого ласкового и доброго! Я заслужил то, что со мной случилось, и с этой мыслью должен жить дальше. Но не здесь. Зачем мне ждать, когда и мистеру Эдварду надоест со мной возиться и он захочет избавиться от меня, как это сделал его брат? Зачем мне жить из милости?

Хорошо, что я был полностью одет, но плохо, что мою старую одежду уничтожили и я не мог уйти отсюда в том, в чём пришёл, не унося с собой никакой памяти об этом доме.

Я тихо спустился по лестнице и вспомнил девочку, похожую на куклу. "Как я хочу их срезать", — сказала она о своих чудесных волосах, локонами вьющихся по плечам. Не желаю о ней думать.

В кухне гудели голоса, но я не стал слушать. В последний раз я прохожу мимо этой двери. Пусть обе мегеры, и мисс Агнес и миссис Джонсон, злобствуют в своём царстве, я их больше не увижу. Жаль, что Фанни так и будет подвергаться нападкам, пока не уйдёт отсюда, но зато я уже не буду источником их споров.

Жаль, что приходится расставаться с Рваным. Пёс кинулся ко мне с такой искренней радостью, что я чуть не заплакал. Вот кто никогда меня не обманывал и по ком я буду скучать. Я даже подумал, не забрать ли его с собой, но решил, что не смогу его прокормить, да и скитаться по стране с таким огромным животным будет трудно. Чтобы не расстраиваться, я не стал задерживаться для прощания. Подойдя к решётке, я оглянулся. В окнах кое-где горели огни, моё окно тоже было освещено, потому что я оставил на столе горящую свечу. Тихо, спокойно, словно здесь не жили лживые люди, для которых я оказался могильным камнем. Мне захотелось швырнуть чем-нибудь тяжёлым в окно, через которое залез грабитель и за которым совершил убийство. Но, во-первых, этот поступок лишь доказал бы мою порочность, а во-вторых, поблизости не было подходящего предмета.

Пёс обеспокоено следил за мной. Когда я полез на ограду, он заскулил, а потом залаял, и лай этот был похож на дикий хриплый полукрик-полувой. Он не умолкал, пока его не заглушило расстояние, но ещё долго призрак этих воплей терзал мой слух и моё сердце.

Я шёл, не скрываясь и ничего не боясь, а куда — сам не понимал. Потом я обнаружил себя в тихом заброшенном уголке, где было так грязно, отвратительно и пусто, что вряд ли кому захотелось бы сюда завернуть, разве лишь самым опустившимся и отупевшим от своего падения людям, которым было безразлично, в каком месте найти свою смерть. Я сидел на ничем не примечательной куче щебня и, оказывается, плакал. Но пусть мистер Чарльз Мидлтон не надеется, что я страдал из-за него: здесь была могила моего отца, и мне вспоминались самые светлые невозвратимые минуты нашей жизни. Ночь, грязь, вонь отбросов, тишина и одиночество способствовали моему настроению. Я оскорбил память своего отца и поэтому, как бы в отместку, сам был оскорблён и отвергнут людьми. Наоборот, нарушение этих условий, будь это даже ворвавшийся неведомо откуда в смрадный воздух аромат розы, помешало бы мне и вывело из оцепенения.

Сознание вернулось ко мне сразу, будто меня внезапно разбудили. Я был всё там же на пустыре среди грязи и мусора, но я был не один на один с тенью своего отца. Кто-то наблюдал за мной. Кто-то недобрый, опасный, внушающий страх. Я осмотрелся и, наконец, увидел чёрный силуэт. Снова чёрный человек без лица. Сколько раз он переходил из моих снов в жизнь, пугая меня, а затем принимая знакомое обличье! Кого теперь скрывает эта фигура? На этот раз от неё веет смертью.

Я вскочил, озираясь, чтобы лучше выбрать путь для отступления. Чёрный человек тоже зашевелился и пошёл ко мне.

— Робин, стой!

Не знаю, как бы поступил на моём месте Робин Гуд, но я был Робин Блэк, поэтому я и поступил как Робин Блэк, то есть припустил во весь дух. Огибая угол покосившейся лачуги, я оглянулся и обнаружил, что Громила не бежит за мной изо всех сил, как я опасался, а идёт неторопливо, не сомневаясь, как видно, что мне от него никуда не деться.