Робким мечтам здесь не место. О смелости, воображении и становлении современного Израиля

Мир безвозвратно изменился еще до начала войны. В мае 1939 г. британское правительство выпустило «Белую книгу»[31] – политический документ, зафиксировавший непостижимое предательство еврейского народа. Это был отказ от Декларации Бальфура 1917 г., министра иностранных дел Великобритании, который выступал за «создание в Палестине национального очага для еврейского народа». Теперь было решено: если евреи и будут жить в Подмандатной Палестине, неизменно они должны составлять меньшинство[32], и в связи с этим британское правительство ввело строгие ограничения на еврейскую иммиграцию, одновременно лишив нас возможности покупать землю для заселения. Этот документ ставил под угрозу построение еврейского государства. А резкое ограничение иммиграции стало смертным приговором для многочисленных евреев, искавших спасения от нацистов. Если мы хотели независимости, нам предстояло сражаться с британцами.

В сентябре 1939 г. Гитлер вторгся в Польшу и решительно устремился к установлению мирового господства и полному уничтожению евреев. Два дня спустя Великобритания объявила войну Германии, как это ни парадоксально, став одновременно нашим самым важным другом и вторым по значимости врагом. Бен-Гурион сформулировал сложность отношений и новую сионистскую проблему следующим образом: «Мы должны помочь британской армии, как если бы не было “Белой книги”, и мы должны бороться с “Белой книгой”, как если бы не было войны».

И все же, несмотря на силы, направленные против еврейского народа, у нового подхода Бен-Гуриона образовалось много противников на левом фланге. Они предпочитали медленное и неуклонное движение к компромиссу, а не агрессивную позицию Бен-Гуриона по отношению к британцам. Бен-Гурион, не видевший оправдания бездействию, – уж точно не в разгар попытки уничтожить весь наш народ – был в бешенстве.

К 1946 г. война закончилась, и настало время вновь собраться в Базеле. МАПАЙ решила отправить в составе более широкой делегации двух младших представителей, и вскоре я узнал, что одним из них Бен-Гурион выбрал меня. Другой молодой человек был немного старше, красивый, одаренный и столь же преданный Бен-Гуриону, как и я. Его звали Моше Даян[33].

Мы поднялись на корабль в декабре 1946 г., это была моя первая поездка за границу после прибытия в Яффу более десяти лет назад. Казалось, все члены сионистского руководства были на борту, и каким-то образом я оказался здесь, среди них.

С Моше мы провели много времени вместе на верхней палубе. Мы были самыми молодыми в команде и, хотя сильно отличались друг от друга, сразу почувствовали дружеское расположение и взаимное уважение.

Мы часами обсуждали наши взгляды на самые дискуссионные вопросы, наши ожидания от конгресса. Оба твердо верили в позицию Бен-Гуриона, желая использовать силу ради беспрепятственного продолжения иммиграции в Подмандатную Палестину независимо от того, считали это британцы незаконным или нет. В какой-то момент Даян даже предложил сжечь лагеря, где британцы удерживали евреев, захваченных по дороге на родину[34]. Будучи стратегом и бойцом, Даян был в то же время и ровней мне и наставником, человеком, которым я глубоко восхищался.

Было нечто невероятно трогательное в самой возможности войти в зал, где проходил конгресс. Почти пятьдесят лет назад на этом самом месте Теодор Герцль созвал Первый сионистский конгресс. В этом пространстве жила и дышала история, и перед нами открывалось неопределенное пока будущее. Со своего места я мог видеть Вейцмана, Эшколя и Бен-Гуриона на трибуне вместе с другими крупными фигурами сионистского движения.

Я также мог видеть пустые кресла тех, кого не защитила молитва Вейцмана 1939 г. В своих мемуарах он писал об «ужасном опыте» председательства на собрании, своем стоянии перед залом и «невозможности отыскать среди собравшихся хотя бы одно из тех дружеских лиц, которые украшали прошлые конгрессы». Самые большие делегации прибыли из Подмандатной Палестины и Соединенных Штатов; за редким исключением европейских евреев в зале не было.

И все же несмотря на то, что многим тысячам людей, переживших холокост, британцы отказали во въезде в Палестину, конгресс проходил так, будто безотлагательных вопросов не было вовсе. Спорили о том, должны ли мы прилагать усилия – какие бы то ни было усилия, – чтобы доставить выживших на родину. Понятно, что Бен-Гурион был в ярости от вездесущей нерешительности, от одержимости мелочной бюрократией, но больше всего из-за отсутствия мужества и решительности – он знал, как сильно мы нуждаемся в них. К концу первой сессии стало ясно: глубоко разочарованному Бен-Гуриону не хватало поддержки.

Я не увидел его следующим утром, когда заседание возобновилось. Я помню, как сидел рядом с Арье Баиром[35] – одним из лидеров МАПАЙ и другом Бен-Гуриона. Мы говорили о том, как оба разочарованы происходящим, когда в зал внезапно вошла Паула, жена Бен-Гуриона, она была явно встревожена и поспешила прямо к нам. Она подошла к Баиру, наклонилась и взволнованно что-то прошептала ему на идише.