Род человеческий. Солидарность с нечеловеческим народом

Но даже этот «слабый корреляционистский» разрыв был невыносим для Гегеля. Для Гегеля различие между тем, что вещь есть, и тем, как она является, присуще субъекту, который в самом широком смысле для него – Дух, тот волшебный слинки, который может подниматься по ступенькам вплоть до вершины, где обитает прусское государство. Вещь в себе полностью исключена и считается лишь артефактом сильного корреляционистского пространства мысли. Абракадабра! Проблемы нет, потому что теперь субъект – это главный решатель в вопросах того, что будет считаться реальным! Разрыв нельзя сократить; в определенные моменты исторического развития мысли может показаться, что разрыв существует, но не навсегда. Это сильный корреляционизм. Философы предложили множество сущностей для такого решателя. Для Гегеля это Дух, необходимое историческое развертывание его самопознания. Для Хайдеггера это Dasein, который он иррационально ограничивает людьми, и еще более иррационально (даже для него самого), прежде всего немцами. Для Фуко это власть-знание, которая делает вещи реальными.

Корреляционизм похож на микшерный пульт в студии звукозаписи. У него есть два ползунка: коррелятор и коррелят. Сильный корреляционизм сдвигает ползунок коррелятора до предела вверх, а ползунок коррелята – до предела вниз. Таким образом, из сильного корреляционизма возникает культуралистская идея, что культура (или дискурс, или идеология, или…) делает вещи реальными. Сходство между всеми «решателями» заключается в том, что все они люди – главная ошибка со стороны Хайдеггера, поскольку именно Dasein создает категорию «человек» как таковую, а не наоборот. В случае Хайдеггера можно легко увидеть движение по кругу. Сильный корреляционизм антропоцентричен: любая попытка включить нелюдей заранее отклоняется. Коррелятор обладает всей властью. Коррелят сводится к пустому экрану. Действительно ли пустой экран лучше безликого сгустка чистой протяженности, того, какими вещи были в соответствии со стандартной докантианской, аристотелевской онтологией? По крайней мере, безликим сгусткам не нужно ждать, пока решатель проецирует на них какой-нибудь фильм, чтобы понять, кто они и как им нужно себя вести.

Чувствительный к культурным различиям, сильный корреляционист позволяет другим людям включать нелюдей, но это значит также и то, что эти другие люди не слишком приемлемы для них. Эта динамика повлияла на левое мышление, потому что сильный корреляционизм закрепился в нем не только из-за очевидной гегелевской жилы в Марксе, но и из-за сильной корреляционистской преемственности «теории». Например, Фуко учился у Лакана, который был и хайдеггерианцем, и гегельянцем. Аргументы за включение расы и гендера наряду с классом были выдвинуты исходя из сильной корреляционистской платформы: раса и гендер являются культурно конструируемыми, поэтому переосмысление культуры – или реструктуризация культуры, зависящая от переформатирования экономической структуры или базиса, – требует реконфигурации расы и гендера. Рассуждения о вещах, не совпадающих с коррелирующими им явлениями, могут отдавать эссенциализмом. Корреляты, рассматриваемые как «природа», никогда не считаются частью микса, потому что они существуют только благодаря (человеческому) коррелятору. Эти корреляты включают и самих людей, которые считаются биологическими объектами или «видами», а также нелюдей. Следовательно, первый шаг по включению нелюдей в политическое, психическое и философское пространство должен состоять в полной деконструкции понятия «природа». Это звучит неожиданно только из-за антропоцентризма нашего мышления. Антитеоретическая мещанская экокритика и «клевые ребята», выступающие за теорию, – на самом деле аспекты одного и того же синдрома. Либо ничего не конструируемо социально, либо все, и в обоих случаях «социально» означает «людьми».