Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

– Так-таки сам и пришел, прямо на конюшню! Я, помню, Соловья чистил. А он прямо: «Что ты это, Елпидифор, у меня девок смущать задумал? Говоришь, что в царицынских скитах и все без венцов живут?» – «Я, сударь, – говорю, – их не смущал, а сказал только, что коли поп не поп, так все равно и венец не в венец будет». – «Да ты мне зубы-то не заговаривай, – закричал он, – говори дело! А то, смотри, сведу к князю, пожалуй, в застенке разговаривать придется! Ты говорил Парасковьиной дочери, что в прежние поры всегда у вод да у огня свадьбы спорились?»

– Что ж ты? – спросила Фекла.

– Да что мне говорить-то было; я смолчал, а он велел Марфутку позвать и Моргача потребовал да велел розог принести. Та как увидела розги-то, да взглянула на Моргача, а тот стоит жесткий такой, пучок розог в руках держит и им помахивает, словно с родного отца с живого кожу спустить готов, – ну, разумеется, спужалась и рассказала все.

– Что же он?

– Известно, рассерчал! «Ишь ты какую затею выдумал, а? А по чем же князь тяглы-то считать будет, ты об этом подумал ли, а?» И велел меня сейчас же отстегать! Ну, а на другой день и окрутили. Она баба добрая, нечего сказать, а все бы, кажется… Ну, после за нашими-то начали туго смотреть, всех и перевели!

Федор между тем пояснял Гвозделому, что вот тут, за мостом прямо, стоит зимний дворец[6], не настоящий, настоящий-то на Неве строить хотят, а летний, хоть и деревянный, но не в пример красивее; а это, за рощей, дом графа Апраксина, потом палаты графа Головкина[7]. В этих палатах он кухонным мальчишкой жил. А дальше-то дом его зятя, Ягужинского Павла Ивановича, – генерал отважный и развеселый был такой; хоть сама царица тут будь, так он и той зубы заговаривать начал бы, да вот умер, что ты тут станешь делать?

В это время караван, не переезжая моста, называвшегося Зеленым и выкрашенного, в самом деле, зеленой краской, начал, по указанию Феклы, поворачивать вправо вдоль по набережной речки Меи, чтобы ехать к дому, который находился на месте, где теперь помещается известный ресторан фирмы «Донон».

Навстречу каравану с моста неслась карета шестерней, с двумя форейторами, вершником, двумя выездными на запятках и двумя скороходами с боков.

– Пади! Пади! – кричали форейторы.

– Берегись! Берегись! – кричали скороходы, несясь во всю прыть.

Но Елпидифор, увлекшись разговором, не поостерегся и хотя успел отдернуть несколько лошадей в сторону, но все же уносные попали в постромки пристяжной; те и другие лошади начали биться.

Выездные быстро соскочили с запяток кареты и вместе со скороходами подбежали распутывать лошадей, ругаясь, разумеется, на все лады. Один из них начал бить по морде княжескую лошадь. Федор счел своей обязанностью вступиться:

– Что ты, беспутная твоя рожа, лошадь-то бьешь? Сами виноваты, скачут сломя голову, а тоже озорничают и скотину бьют!

– Я и тебе морду сворочу на сторону! – отвечал сердито выездной. – Вишь, распустились, словно на пошехонский базар приехали!

– Ну, брат, шалишь! – отвечал Федор. – Я у самого скорей рыло-то на Пошехонь поворочу!

Другой выездной в это время хотел перерезать постромку, но Федор схватил его за шиворот.

Кучер между тем кричал, форейторы вопили, выездные и скороходы ругались, лошади бились и ржали.

Вершник, поняв, что Федор не дает резать постромки, сперва было думал взять криком, но, видя, что тот не слушает и осилил уже их выездного, ударил его арапником по лицу, но в ту же секунду сам полетел кувырком с лошади от тычка Гвозделома. Крик, разумеется, усилился. Экипажи начал обступать народ и тоже галдел.

Скороходы хотели было напасть на Гвозделома, но, видя его необыкновенную силу, не решались и стали звать свободного выездного, пока другой боролся с Федором. К ним присоединился другой вершник, должно быть перед тем посланный куда-то. Нападение было уже готово, и ему первый подвергся было Селифонт, поспешивший от кибитки к своим на выручку, так как один из скороходов уже подмял его под себя и начал тузить, но в это время раздался звонкий голос молодого князя.

– Перестать буянить! – крикнул он и сам вышел из кибитки.

Несмотря на то что в голосе молодого князя слышалась еще нежно-пискливая, детская нотка, твердый, повелительный звук и то не допускающее возражений выражение в нем гордой строгости заставили всех разом остановиться. Скороход отпустил Селифонта; Гвозделом спрятал свой железный кулак, занесенный уже над другим скороходом; Федор выпустил из рук выездного, а другой выездной остановился в своем намерении напасть на Гвозделома; вершник, поспешавший было к своим, тоже осадил лошадь и хлопал глазами, смотря на молодого человека, который распоряжался.

– Отстегивай постромки у Арабчика, Елпидифор! А ты отводи свою уносную! – приказывал молодой князь. – Заворачивай кибитку! Вот так! Селифонт, возьми коренную под уздцы, ворочай! Ну…

Вероятно, не прошло бы и несколько секунд, как спутавшиеся лошади были бы распутаны, но из кареты вышел господин и презрительно, закинув назад голову и как-то подергивая своими морщиноватыми, бритыми губами, спросил, картавя: