Родео для прекрасных дам

— Здесь, в отеле, в ночь на тринадцатое мая произошло убийство, — как бы между прочим сообщила Марьяна. — Как раз в ваше, Игорь, дежурство. А вы ничего такого и не заметили. Ну, просто поразительная невнимательность!

Когда шли к машине, обогнули корпус — Катя на всякий случай предложила взглянуть на этот самый хозяйственный подъезд. Дверь на первом этаже в торце здания оказалась запертой изнутри. За зданием территория «Паруса» кончалась — густые кусты скрывали металлический забор. В заборе, однако, имелись ворота. И тоже — на замке.

Марьяна наскоро набросала план территории — вдруг пригодится. Они с Катей долго совещались — где север, где юг. Наконец вспомнили — солнце-то на западе заходит, ага!

Над озером догорал закат.

— Ну, все — домой, — объявила Марьяна. — Давай только в магазин заедем, а то у меня в холодильнике — шаром покати.

Порог Марьяниной квартиры Катя переступила со смешанным чувством радости и… Что примешивалось к этой радости, какая грусть, какая горечь? Слишком хорошо она помнила иные дни, иные встречи, иные праздники в этих стенах. Новоселье. Какое справлялось тут веселое, шумное новоселье Марьяны и Максима!

Дом был старый, из тех самых, некогда построенных пленными немцами коттеджей. Но все еще крепкий, приземистый, вросший фундаментом в землю. Двухкомнатная квартирка располагалась на втором этаже. Подъезд закрывался жильцами на ключ — в нем было чисто и прохладно. Никакого рекламного мусора под почтовыми ящиками, никакого духа кошатины. Под окнами буйно разрослись кусты сирени. Прямо в окно Марьяниной кухни смотрел старый клен. Катя увидела его, войдя, и вспомнила: вот тут за столом, уставленным посудой, на том веселом новоселье, где гуляли выходные напролет, безраздельно царил Максим, Марьянин муж с гитарой. «Клен ты мой опавший…» — Катя; стоя посреди этой сумрачной кухоньки, видела его — как он сидел, перебирал струны гитары, пел. Ах, боже мой, как он пел — и этот «Клен», и «Живет моя отрада», и даже арию мистера Икса «Цветы роняют лепестки на песок». Трудно, почти невозможно представить себе начальника районного ГИБДД поющим арию мистера Икса — а вы попробуйте, попробуйте, попытайтесь, сломайте надоедливый стереотип! Выглядеть это будет комично и чуть-чуть грустно. Но куда все это делось, куда улетучилось — комизм, грусть, детская радость?

На кухне, чистой, отдраенной (Марьяна ненавидела грязь), теперь витало полное, совершенное, окончательное сиротство. Плита без кастрюль с первым и вторым, которое так уважают мужья. И даже без компота из яблок! Пустой холодильник — зачем делать запасы, одной много не надо. На столе вместо хлебницы — пепельница. Марьяна курила, а вот муж ее, Максим, помнится, бросил сразу после рождения Верочки.

А в комнате Катя просто ахнула: эта комната — «большая» — всегда изначально была спальней. Помнится, как-то давно, когда собственная квартира грезилась только еще настойчиво достигаемой целью, Макс, живший тогда вместе с Марьяной в квартире ее родителей, слегка подпив, толковал Кате про то, какую жизнь он собирается устроить для своей обожаемой жены. «Она не будет работать. Ни в милиции, ни даже в адвокатуре. Марьяна будет сидеть дома, рожать мне детей, любить меня, крепко любить, понимаешь, чего я хочу?» — «Да понимаю, понимаю», — отвечала Катя. Он сидел, наклонившись вперед, слегка размякнув от коньяка — такой большой, сильный, домашний. Надежный, как скала. «У нас будет сначала, на первое время, только две комнаты — наша спальня и комната для ребенка, понимаешь? Спальня с большой широкой кроватью. Я буду приходить с работы и падать на нее вот так. Как герой на ложе из львиных шкур». — «Прямо в пыльном милицейском кителе, — добавляла Марьяна. — А фуражку бросать через всю спальню вот так — как бумеранг».

Они действительно устроили из большой комнаты спальню, купив широкую уютную кровать. Она заняла бог знает сколько места, оставив всего ничего для телевизора и пары кресел. Но они — Катя помнила это так хорошо — ликовали, сходили с ума.

А теперь кровати не было — вместо нее была устроена какая-то причудливая кочевая постель: толстый спальный матрац, прямо на полу. В изголовье, вместо спинки — большое зеркало, уложенное горизонтально. И много, много, много разных разноцветных подушек на коричневом пушистом пледе.

— А где же… — Катя удивленно воззрилась на подругу.

— Выкинула вон.

— Выкинула вон?!

— Да. Грузчиков наняла. Вывоз мусора, — Марьяна сняла через голову черную водолазку, расстегнула юбку, переступила через нее, скользнувшую на пол. — Выбросила к чертовой матери. На помойку. На, переоденься, — она вручила Кате свой халатик. Сама натянула старые джинсы, линялую майку.

— Но ведь совсем новая… зачем? — Катя всплеснула руками.

— Не понимаешь? — Марьяна метнулась на кухню. В дверях оглянулась, зацепившись за косяк. — А ты пойми, Катюша. Пойми — неужели так трудно?

Катя опустилась на пол, на плед. Какой комната большой кажется — вот так снизу, из угла. Какой потолок высокий — никогда, никогда не упереться в него головой, не перерасти, не пробить…