Родичи

Что самое интересное, человеки, живущие в пустынях и на Севере, так омерзительно не пахнут, как обитатели городов. Сколько бы они ни работали или ни бегали, как в данном случае Ягердышка, пот их остается чистым, как ключевая вода, как природная среда, в которой они проживают… Горожанам же стоит лишь помокреть под мышками, как все вокруг смердеть начинает. А на дезодоранты денег у них нет!..

Ягердышке тыкнули пальцем на Большой, и он подошел к театру. Так муравей подползает к ноге слона. Сложно описать чувства муравья, но Ягердышкина воля была подавлена величием строения. Чукча застыл как вкопанный, разглядывая мощь колонн и колесницу на крыше, которая готова была вот-вот сорваться и унестись в поднебесье.

«Вот бы мне сесть в карету и на Полярную звезду!» – подумал гость столицы.

– Объект режимный! Стоять нельзя! Опять милиционер.

– А я не стою, я с ноги на ногу переминаюсь, чтобы не замерзнуть!

– Иди-иди, карлик! – пригрозила голосом власть.

– Я не карлик, – обиделся Ягердышка. – Я – чукча!

– Издеваешься?

Старшина очень хотел по-хорошему, но не получалось. Коротышка вел себя вызывающе! Надо было задерживать, и власть приготовилась к сему действию, как вдруг подумала: «А вдруг японец?.. За японца гениталии оторвут! Японцы в семерку большую входят!.. Хотя этот по-русски шпарит, как свой, но косой, как японец. Может, провокация?»

– У меня дядя – карлик, – перешел на дипломатический язык старшина. – Что же, позвольте спросить, в этом обидного?

Ягердышка первый раз в своей жизни видел дурака и засочувствовал ему всеми фибрами души.

– Мне надо билет продать, – чукча вытащил из кожаного мешочка билет и показал старшине. – В театр.

Японец фарцовщиком быть не может! Старшина был в этом уверен, как в том, что рая и ада не существует. Он хотел все-таки произвести задержание спекулянта, как вдруг рядом остановился гражданин странной наружности.

– Билетами торгуете? – просипел гражданин и облизал длинным языком шеки.

– Проходите, товарищ! – скомандовал старшина.

– Я – господин, – проскрипел субъект, в котором Ягердышка тотчас признал убийцу соседа по гостинице. – Я – твой господин! – еще раз повторил гражданин и вдруг, взявшись мохнатыми пальцами за мочку уха милиционера, дернул за нее и оторвал ухо целиком.

– Позвольте! – повысил голос старшина, затекая кровью. – Я при исполнении! – Но, почувствовав обилие крови, исходящее из дыры, где еще мгновение назад был его собственный улавливатель звуков, старшина поплыл сознанием и плюхнулся задом в сугроб.

Арококо Арококович нежно выхватил билет из Ягердышкиных пальчиков и в мгновение ока исчез, оставив после себя вонючее облако.

Тем не менее, сидя в весеннем сугробе, старшина удержал сознание, вытащил свисточек из шинели и засвистел в него негромко, булькая кровью. Во время призывного свиста милиционер подумал о какой-нибудь простенькой медали за страдание на посту, пусть хотя бы на восемьсотпятидесятитрехлетие Москвы…

Ягердышку уже успели побить коллеги безухого, прежде чем старшина сообщил, что изувечил его не японец, а страшный урод, который уже исчез.

– Но во всем виноват этот! – раненый указал на Ягердышку. – Спекулировал билетами!

«Японца» препроводили в отделение и заперли в «обезьянник», где чукча просидел несколько часов, испытывая чувство голода. Еще Ягердышка думал о том, что все в жизни непонятно, проистекает не по простым законам, а по неведомым ему понятиям…

Он вспомнил Бога, перекрестился, вспомнил белые снега своей Родины – загрустил. Загрустив, заплакал…

– Чего скулишь, япона мать? – поинтересовался дежурный.

– Я генерала вашего знаю. У меня сообщение есть к нему!

– Какого генерала?.. – зевнула милиция.

– Бойко! Я – свидетель по делу об убийстве звезды Большого театра господина А.

Милиция шелкнула челюстью и заговорила в телефон с волнением.

Через полчаса знакомый генерал прибыл в отделение, где объяснил местному начальнику в трех словах, что дело надо делать, а не пугать простых граждан.

– А у нас пострадавшие есть! – казалось, похвалился начальник отделения.

– Постовому ухо оторвали, – подтвердил Ягердышка. – Меня тоже били, но милиционеры.

– Ну что, – предложил генерал, – от пяти до восьми лет или прощения просить будем?

– Конечно, прощения! Коньячку?

– Постройте отделение! – скомандовал Бойко.

В отделении набралось двое, не считая дежурного командира. Младший лейтенант и рядовой. Милиция построилась и держала равнение на генерала.

– Что ж вы, недоношенные люди, знатного оленевода избили?

Лейтенант и рядовой зааплодировали. Знатных оленеводов в их отделение еще не доставляли.

– Принимаете извинения? – поинтересовался Иван Семенович у Ягердышки.

– Принимаю, – закивала головой добрая душа.

– Поехали…

Генерал и Ягердышка уселись в автомобиль, а вслед неслось долгое: «А коньячку-у-у-у?!.»

В дороге чукча рассказал генералу о происшествии в красках.

– Значит, в театр наш косорылый попасть хочет! – размышлял вслух Бойко.

– Значит, знает, что жив наш господин А… Но в пятницу не танцевать балеруну Спартака!.. А может, и никогда уже не крутить фуэте!.. Это тоже наш Арококо Арококович знает!..