Родился. Мыслил. Умер

В позднем подростковом возрасте мы со Степой продолжали играть в наш “Камелот” - правила игры усложнялись, сейчас она уже больше походила на то, что впоследствии станет основой компьютерных игр с многовариантными выборами у играющих. Мы добавили туда и вопросы на знание латинских крылатых выражений, исторических реальностей и даже каверзные литературные загадки типа “как звали лошадь Казбича в “Герое нашего времени”. В одну из таких встреч я и спросила его про давно мучившую меня загадку: “Степа, а правда, что тебя официально зовут Николаем Николаевичем?” - “Какая разница? Ведь ты зовешь меня Иа-Иа, а до этого звала Ланселотом. Значит, имя меняется в зависимости от той игры, в которую играешь”. Логично! Больше меня эта странность со Степиным именем не удивляла. Он был мой тайный друг, сначала это был секрет только для родителей, потом вошло в привычку, и я не говорила о нем ни моему мужу, ни дочери, ни другим друзьям, хотя наши с ним свидания носили исключительно невинный характер, но так приятно было иметь тайну!

Возвращаясь назад, я думаю, что, даже если бы между нами случайно и завязалась интимная связь, учитывая особенности периода полосозревания, это бы все равно не повлияло на наше дальнейшее сближение - что может быть ближе дружбы? Могу себе представить, как это могло бы произойти. Допустим, лежим мы со Степой при луне в построенном из веток шалаше на берегу озера, где в детстве играли в драконов и принцесс, или на родительской даче, куда я частенько уезжала прятаться от занудства предков и приглашала с собой для компании кого-нибудь из подружек или того же Степу… Так вот, лежим мы с ним вместе в полутемной комнате при свечах и болтаем о чем-то сокровенном (еще старик Фрейд понял основу атмосферы доверительности - приглушенный свет, закрытые глаза, тихий голос, лежачее положение, правда, он - наверное, из-за конспирации - ничего не говорил о том, что пациент должен был лежать рядом с психоаналитиком), и вдруг между нами пробежал электрический заряд, говорящий о чем-то большем, чем дружба, и вот уже к доверительности прибавляется нежность, к нежности - страсть, и мы уже не Крошка Ру и Иа-Иа, а разделенные враждующими родителями Джульетта и Ромео. Могло такое произойти? Могло. Но ведь не произошло? Нет, не произошло, так что оставим это избитое сравнение для вывески салона лазерной эпиляции, что в Мытищах: “Салон „Ромео и Джульетта“ навсегда избавит вас от излишних волос в проблемных зонах”. Такое название для салона могли придумать только настоящие ненавистники всех этих конфетных образов, замусоленных до соплей и подростковых прыщей. Мы же были просто друзья Винни-Пуха и Пятачка из враждебных кланов Кенги и Эсс-Холлов нашего академического содружества, выросшие в тайно встречающихся приятелей для чесания языка о новостях мировой философской тусовки под звон кружек и шипение пивной пены московских центровых пивнушек. А сейчас один из нас уже мертв, я же не заколола себя кинжалом на крышке гроба, не выпила яда, а стояла и дрожала от испуга у свежей могилы, как мой сумчатый персонаж, вспоминая живого Степу, и судорожно пыталась сочинить эпитафию по просьбе одного из его апостолов.

Вспоминаю, как наяву, его броскую внешность а-ля молодой Маяковский - возвышаясь над толпой в модно-поношенном, длинном нацистском плаще из когда-то черной кожи (это пальто привез еще Степин дед из фашистской Германии), в широкополой шляпе “Федора”, медленно и вальяжно переставляя свои длинные, журавлиные ноги, несет себя по Москве гений чистого московского разума Николай Николаевич Светлов, мой любимый Иа-Иа. В каких словах описать мне тебя, мой друг? Не бойся, милый, тебе не придется краснеть за мои слова, как на тех провокационных “лекциях по философии”, которые с моей легкой руки ты читал своим первым студенткам. Это будет что-нибудь достойное тебя, дай мне только хорошенько подумать, хотя это и не самая сильная сторона моего “я”.