Родина

Долгим, затаенно улыбающимся взглядом обвела она лица сидящих за праздничным столом, глянула на солнечный, шумливый апрельский день за окном и не спеша заговорила:

— Да, хочется мне слово сказать, на жизнь свою оглянуться, подруженьки! Ведь давно ли то было, когда я перед собой только смерть видела, только о ней помнила? «Эх, — думалось мне, — вот лишилась я мужа и сына, милых, бесценных моих… и ничего нам с дочкой да с бабушкой не надобно! Только бы дотянуть как-нибудь до последнего часа, и бог с ней, с жизнью постылой!» Все в душе моей в те дни до того заглохло, что и солнца-то я словно не видела. Бывало после дождя окно в садик открою, сирень стоит омытая, каждым листочком на солнышке блестит, а я думаю: «Все равно… пропала жизнь, ох, пропала жизнь!»

Глафира прижала руку к глазам, судорога на миг прошла по ее лицу.

— В это времечко и появись она… вот она самая, Челищева Соня!

Шурша платьем, Глафира сильными и ласковыми руками подняла с места сидевшую с ней рядом Соню и обняла ее за плечи.

— Сейчас она, глядите, тихонькая стоит, покраснела, что маков цвет, а тогда вошла ко мне — гроза вроде! Да как начала она возглашать громким голосом, а сама на меня этакими большими глазищами смотрит: «Разве вы не чувствуете, сколько крови и горя вокруг? Кто его разобьет? Мы с вами разобьем!» — и пошла, и пошла… Задела она меня тогда, — и вот в доме моем Настя появилась. Но сердце у меня только краешком оттаяло. А она, Соня, с меня все глаз не спускает. «Оставь ты меня, девушка! — говорю ей. — Охолодело во мне все, под горем непоправимым еле дышу!» А она, упрямая, отвечает: «Что вы, как я могу вас оставить, когда я на вас так надеюсь?» Я ей опять говорю: «Ох, да разве я надежная, отупела моя головушка!» А она меня уверяет: «Ах, что вы! Я по глазам вашим вижу — способный вы человек, силы в вас много, только вы ее не знаете!» Ну скажи пожалуйста, она больше меня самой обо мне же знает! Я уж посмеиваться начала: «Уж очень ты смела да востра, девушка! У меня силенка-то, может быть, махоньким угольком теплится!» А она свое твердит: из уголька большой огонь раздувают, на целый костер хватит! «Что вы думаете, говорит, мы все будем Родине помогать, а вы будете свой уголек слезами заливать?..» Так она меня и переспорила: вышла я на люди, вместе со всеми биться стала, и сила во мне появилась, и свет белый увидела!.. А еще я увидела, что не только в хороших людях сила моя, но и их сила также и во мне!

Глафира слегка ударила себя в грудь и прошлась вдоль стола. Весеннее солнце щедрыми потоками обливало статную фигуру женщины, светилось в ее распустившихся русых волосах, синим и розовым пламенем струилось в трубчатых складках ее тафтяного платья.

— Эх, голубчики мои-и! — воскликнула Глафира и, то хмурясь, то усмехаясь, остановилась посреди комнаты. — Вот вчера на торжественном заседании говорили: «Наша лесогорская битва продолжается!» И верно, продолжается!.. Ну, налейте себе, гости милые, выпьем за силу нашу, за широкую нашу дороженьку…

Глафира, строго и весело оглядев гостей, показала рукой в угловое окно. Отсюда хорошо была видна трактовая дорога, новое, будто летящее вдаль большое Лесогорское шоссе, все в блеске дружных ручьев, апрельского солнца и теплого ветра, который раскачивал молодые березы.

1943—1946 гг.

Свердловск — Москва — Барвиха

РОДНОЙ ДОМ Роман

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

А. С. ПУШКИН

ГЛАВА ПЕРВАЯ ДВА ГОДА СПУСТЯ

Двадцатилетняя девушка Соня Челищева стояла у окна вагона и жадно смотрела на проплывающие мимо знакомые и в то же время неузнаваемые места: разрушенные станции, обгорелые перелески, сожженные деревни с почерневшими столбами печей… То здесь, то там мелькали зеленые с желтыми подпалинами лужайки среди зазолотившегося осеннего леса, но через несколько минут глаз опять видел развалины, потом опять изгрызанные окопами, одичавшие поля, где среди бурьяна торчали остатки колючей проволоки, разбитые танки и орудия, врытые в землю. И земля, казалось, спала мертвым сном.

Но возрождающаяся жизнь всюду заявляла о себе. То на горизонте, то невдалеке от насыпи, среди бурьяна и крапивы, мелькали фигуры женщин и ребят, которые вырывали из земли колья с остатками колючей проволоки. То на лесной поляне валили матерые сосны, и эхо гулко повторяло дружные голоса:

— Эх, да раз еще-о!

Поезд часто замедлял ход, и внимательным глазам девушки, которая глядела из окна вагона, хорошо виден был каждый человек.

На краю лесной поляны двое бородатых стариков обдирали толстую сосну. Под корой обнажился атласно-розовый ствол, который так сочно блестел, что Соне вдруг захотелось встать рядом с этими стариками; нагнувшись, ловкими движениями своих молодых, быстрых рук она стала бы сдирать кору с этих сосновых бревен, из которых кому-то будут строить новый, прочный дом.