Родина

Все эти дни его томило беспокойство: во-первых, из-за Игоря Семенова, а во-вторых, из-за этой взбалмошной женщины, которая, как снег на голову, очутилась в его бригаде. Вообще-то ему было понятно, почему Ольгу Петровну поставили под его начало: еще осенью 1941 года он прославился как инструктор «по скоростному обучению» (определение Артема Сбоева). Чувилев хоть и годился в сыновья многим своим ученицам, все-таки обучал их, избегая всяких конфликтов, — небольшие недоразумения не шли в счет. Он видел всякие характеры и довольно скоро научился, не умаляя своего инструкторского достоинства, приноравливаться к ним и линию свою проводить. Но с этой женщиной никакая линия не выходила! Каждое указание Чувилева она встречала с таким видом, словно хлебнула уксуса. Уже вторую неделю работает Ольга Петровна в его бригаде, а все еще не может без его помощи установить на станке обтачиваемую деталь. А вчера, когда Игорь, выйдя из терпения, сказал ей, что так работать в военное время недопустимо, она расплакалась, назвала Чувилева «нахальным мальчишкой» и после смены побежала жаловаться Артему Сбоеву. Нет, хватит с него, пусть ее переведут в другую бригаду, он сам подберет себе кого-нибудь из новичков.

С Игорем Семеновым все обстояло гораздо сложнее. Правда, теперь парень уже не мечтает «убежать на бастион» но работе отдает только глаза да руки, а душой холоден.

Игорь повернул назад и опять зашагал вдоль подмытого глинистого берега реки, — и на него опять почему-то повеяло тревогой…

«Надо немедленно что-то делать! С Толей надо посоветоваться непременно!»

С первого дня, когда вместе со всеми птенцами артемовского «войска универсалов» Чувилев перешел в механический цех, его не оставляло сожаление о том, что Толя Сунцов стал работать в бригаде Тани Панковой. Последние дни ему даже не удавалось поговорить с Сунцовым: тот все чем-то был занят, куда-то исчезал.

Чувилев вздохнул и вдруг невдалеке увидел Толю… Друг стоял в тени старой кривой березы и как будто кого-то высматривал на дороге.

— Это я, Толя! — обрадованно крикнул Игорь.

— Да, я вижу, — сдержанно ответил Сунцов.

— Ты что тут? — подозрительно спросил Чувилев. — Ждешь кого-нибудь?

— Да, жду вот одного человека, — не глядя на него, ответил Сунцов и отошел в сторонку.

— Пожалуйста, я не навязываюсь, — обиделся Чувилев.

Сунцов досадливо отмахнулся в ответ, и вдруг лицо его осветилось радостью. Игорь глянул в ту сторону и даже вздрогнул от возмущения: по дороге шла Юля Шанина. Голубой шарфик, который развевался над ее головой, показался Игорю противным.

— На свидание пришел… понимаем! — гневно проговорил Игорь.

— Да ну тебя к черту с глупостями твоими! — тонким, совсем ребячьим голосом выкрикнул Толя и крупными шагами пошел навстречу Юле.

Не в силах больше смотреть на эту картину, Игорь круто повернулся и пошел обратно. Спустившись по тропинке поближе к воде, он присел на выступ и уныло загляделся на Тапынь. Он сидел, крепко стиснув руки на груди, и чувствовал себя одиноким и обиженным.

Невдалеке что-то мягко шлепнулось в воду, похожее на поплавок. Подняв голову, Игорь обнаружил в кустах Василия Зятьева.

— А, так это ты удишь, Василий!

— Я самый, — отозвался Зятьев.

— Наловил что-нибудь?

— Не-е, я вовсе не на ловитву вышел, а просто так, маленько на ветерке посидеть. Сам знаешь, в цехе-то у нас жарковато.

— Ну как, уже попривык?

— Попривык? — повторил Зятьев, и на щекастом лице его появилась многозначительная ухмылка. — Когда я впервой-то увидел, как в мартене сталь кипом кипит, будто горшок щей, я так и попятился: вдруг она выльется из печи — да прямо на нас!..

— Ну вот, чудак ты! — невольно рассмеялся Игорь.

— Во, во! — закивал Зятьев. — Нечпорук тоже сначала посмеялся надо мною, а после, когда сталь выпустили, он мне все устройство показал.

— Ну, ты, я вижу, всамделе уже попривык, Вася. Вон ты даже и подстригся «боксом».

— «Боксом» и в колхозе у нас умели подстригаться, а только, говорю тебе, жизнь здесь совсем не та…

Зятьев со вздохом взъерошил толстыми пальцами белобрысый хохол на макушке и начал рассказывать о своем колхозе:

— Зимой я в школе, а летом, конечно, отцу-матери помогал. Помощничал что надо: в прошлое лето четыреста трудодней выработал.

Рассказывая, Зятьев будто преобразился. Маленькие сизые глазки смотрели умно и весело, и каждая черта его мясистого лица выказывала смекалку, настойчивость, характер неторопливый, но основательный.

— В последние-то перед войной годы у нас в колхозе знаешь как люди жили? Без малого все дома новые поставили, сколько садов плодовых да ягодных завели… А уж про колхозные постройки что и говорить: их для областной газеты фотограф снимал! А в воскресенье бывало все разоденутся — и в клуб… У нас, брат, клуб был двухэтажный. Отец всегда говорил: «Есть, есть чем перед людьми погордиться!» Однажды, перед самой войной, сказал он мне: «Вот я в твои годы, сынок, всего на свете боялся, а ты без всякого страху можешь жить, и знай, сынок, одно — работай споро, от всей души, тогда все тебе в жизни прямо в руки пойдет…»

— Здорово он тебя учил.